Убийства в замке Баустринг - страница 21

Сэр Джордж достал свой портсигар. Вздохнув, он взглянул на Фрэнсиса, который, похоже, его не слушал.

– Этот Сондерс, – буркнул Фрэнсис, – не способен даже найти нашего друга Кестевана. Прошу прощения, но думаю, придется самому заняться этим. Да и к Ирэн необходимо заглянуть. Странно, что доктор Мэннинг еще не спустился. Ну, я ухожу, а вы будьте настороже и не впускайте никого.

Когда он ушел, Тэрлейн спросил у сэра Джорджа:

– Кто такой этот Гонт? Я никогда не слышал о нем.

– Джон Гонт, думаю, самый выдающийся гений криминалистики, которого когда-либо видела Англия. Следовало бы написать книгу «Гонт – его взлеты и падения». И то и другое захватывает.

– Он как-то связан со Скотленд-Ярдом?

– В какой-то степени. Если бы он не был связан официально, не произошло бы и разрыва. Никто не может точно сказать, каковы были эти связи до разрыва. Я никогда не спрашивал об этом комиссара полиции.

– А почему произошел разрыв?

– Я могу только догадываться. Во-первых, он пил слишком много. Это никак не свидетельствует против него, конечно. Этот мужской порок никогда не считался по-настоящему пороком, иначе люди не стали бы его терпеть. Потом, когда его жена умерла лет шесть или семь назад, он, похоже, пошел вразнос, то есть повел себя неадекватно. Взял и отпустил очевидного убийцу, даже помог ему уехать из страны. Потом, в деле Седли, когда суду уже было все ясно, он поднял шум, утверждая, что Седли невиновен, но ему не позволили доказать это. Снова он устроил скандал по поводу использования научных данных в Скотленд-Ярде. Понимаешь, Гонт – криминалист старой школы. Короче говоря, какова бы ни была причина, он порвал отношения со столичной полицией. – Сэр Джордж достал сигару, аккуратно обрезал ее и закурил. – Однажды я встретил его на набережной. Как раз после его отставки. Высокий, со впалыми щеками, с усами и с эспаньолкой. Ну прямо роялист! Он тогда сказал: «Все талдычут про современный, научный подход, а сами настолько, черт возьми, не отвечают требованиям науки, что даже не в состоянии увидеть правду. Пойдем выпьем».

– И что с ним случилось?

– Гонт получал бы баснословные гонорары, займись он частной практикой. Ему предлагали, но он достаточно состоятельный человек и поэтому отказался. Гонт из семьи, занимающей весьма высокое положение в обществе, – он третий сын виконта Барнхэссета. Единственный раз, когда он согласился помочь, – это когда у Грунца – венский коллекционер, знаешь его? – украли Рембрандта. А согласился он потому, что Грунц обещал ему Коро, если он возьмется за это дело. О Коро Гонт мечтал пятнадцать лет. Он отыскал Рембрандта за сорок восемь часов и так насмехался над австрийской полицией, что тем пришлось замять это дело… Но пока, насколько я знаю, он не брался ни за какое дело вот уже несколько лет, а все больше путешествует. – Сэр Джордж продолжал говорить быстро, перескакивая с одной темы на другую, скорее всего, чтобы не думать о своем хорошем знакомом, который сейчас лежал бездыханным в Оружейном зале. Но ему становилось все более не по себе, и он добавил: – Слушай, я все думаю, что-то странное здесь происходит. Мне кажется, что-то тут не то, но что?

Тэрлейн задумался. Действительно, этот замок угнетает своей атмосферой. Абсолютное отсутствие звуков, не считая шума водопада. Ни шагов, ни голосов – никаких признаков активности. Правда, пылает огонь в камине, дрова потрескивают, и все. Сэр Джордж поморщился, прикрыл глаза.

Атмосфера была осязаемой. То, что кольнуло Тэрлейна в сердце со странным оттенком благоговейного ужаса, было, наверное, абсолютное отсутствие здесь звуков, не считая тонкого плещущего шума водопада. Должны были бы раздаваться шаги на каменных галереях этого дома. Должны были бы слышаться голоса, появиться признаки активности. Но пламя дрожало, и дрова потрескивали в камине, и это было все… Лицо сэра Джорджа приняло болезненный вид.

– Что-то случилось, – сказал он. – Чувствую, что-то случилось…

Тэрлейн прислушался. Приглушенно хлопнула дверь, потом другая. Из гостиной с лампами с красными абажурами и мебелью, обитой коричневой кожей, доносился тот шум, который перед этим стих так резко, словно был оборван тетивой.