Убийство Генриха IV - страница 3

.

Многие французы были впечатлены смелой трактовкой истории XVII века. Поршнев утверждал, что все это столетие было преисполнено многочисленными «Жакериями», тщательно скрываемыми буржуазной историографией. Общество того времени понималось советским историком как феодальное по своей природе. То, что большую часть своего «прибавочного продукта» крестьянин отдавал вовсе не своему сеньору, а сборщикам королевских налогов, роли не играло. «Феодальная рента» собиралась централизованно, а затем перераспределялась в пользу господствующего класса. Буржуазия, приобретая должности, также «феодализировалась», совершая предательство по отношению к своей исторической миссии. Изменив своему классу, вчерашние буржуа становились агентами феодального государства, высшей стадией которого был абсолютизм — дворянская диктатура, призванная подавлять нарастающий вал классовой борьбы трудящихся города и деревни. Соблазнительная простота концепции, железная логика, подкрепленная обильным цитированием источников, завоевали Поршневу многих сторонников во Франции.

Мунье начал полемику с Поршневым еще до перевода его книги на французский язык. Он вновь и вновь перечитывал источники, на которые ссылался советский историк[6], и обнаруживал, что во всех анализируемых восстаниях руководителями и застрельщиками выступали как раз те, кого Поршнев относил в лагерь «феодалов», — духовенство, представители провинциальных дворянских линьяжей, местные офисье — собственники должностей, недовольные самоуправством королевских интендантов, наделенных чрезвычайными полномочиями по сбору налогов. Мунье не понимал, как можно было игнорировать роялистское сознание восставших крестьян, кричавших: «Да здравствует король без габели!» Классовый подход виделся ему слишком грубым инструментом для изучения общества Старого порядка, и еще меньше — абсолютистского государства.

Но стиль Мунье-полемиста заключался в том, что, вступив в дискуссию, он не ограничивался указанием на слабые места в построениях оппонента, но непременно сам старался углубиться в новую для себя проблематику. Он всерьез заинтересовался природой крестьянских волнений, на некоторое время сделав их сюжетом своего исследовательского семинара. И позже его ученики опубликуют исчерпывающие монографии по этой теме[7]. Сам же Мунье занялся компаративными исследованиями и сравнил крупнейшие крестьянские восстания XVII столетия — во Франции, России и Китае[8]

Не меньшую известность, чем полемика с Поршневым, получил спор Ролана Мунье с Эрнестом Лабруссом, безусловным лидером социально-экономического направления в истории, блестящим педагогом.

Лабрусс отстаивал классовый подход при изучении общества Старого порядка, инициировав масштабный анализ массовых источников — фискальных и нотариальных — с тем, чтобы получить в итоге «объективные» данные о классовой стратификации, не зависимые ни от иллюзий современников, ни от предвзятых идей историков. Полемика «школы Лабрусса» и «школы Мунье» началась еще в 50-е гг., но кульминационным ее моментом стали знаменитые коллоквиумы в Сен-Клу[9].

С точки зрения Мунье и его учеников, изучаемое ими общество было не классовым, а сословным. Впрочем, мы должны отметить досадную невозможность адекватного перевода. В нашей традиции, в том числе и в переводе данной книги, словом «сословия» передают два разных термина: «ordres» и «états». Во Франции было три «Etats» (лишь иногда фигурально говорили о «дворянстве мантии» как о «четвертом сословии» — quatrième état). Число «ordres» было намного большим, и критерии их выделения были более сложными. Так, например, приходские священники и монахи принадлежали к одному «état», но к разным «ordres», то же можно сказать о советниках судов и адвокатах. Можно было бы предложить в качестве эквивалента термин «чин», но и он в русском языке нагружен особыми коннотациями. Вместе с тем в наших словарях и учебниках сословие часто определяют как общность, выделяемую на основе юридических критериев. Мунье же был с этим категорически не согласен, неоднократно возражая, что в XVI и XVII вв. классификация на основе «ordres» была социальной реальностью, лишь часть из которой находила юридическое выражение. И положение той или иной группы на иерархической лестнице определялось не уровнем дохода, не обладанием наследственным или благоприобретенным имуществом и уж, конечно, не местом в системе производства, но, прежде всего, тем социальным престижем, который отводился обществом данной группе, в соответствии с закрепленными за этой группой социальными функциями. В подтверждение своего видения Ролан Мунье ссылался не на авторитет Маркса или социологов XX в., но на труды французских юристов начала XVII столетия. «Общество ordres» скреплялось не столько горизонтальными связями, сколько иерархическими отношениями вертикальной солидарности. Отношения верности патрона и клиента традиционно находились в центре внимания «школы Мунье»