Убийство на Рождество. Для убийства есть мотив - страница 8

Садясь в машину, Тремейн заметил, что Расселл приветственно кивнул кому-то из прохожих. Он обернулся и увидел, как тот приподнял шляпу, здороваясь с женой врача. Прохожим был тот самый упитанный джентльмен в синем костюме, который озадачил Тремейна в поезде.

– Местный житель? – поинтересовался он.

– И да, и нет, – ответил Расселл. – Его фамилия Шеннон. Он живет дальше, на расстоянии полумили от нас. А что? Вы с ним знакомы?

Голос врача прозвучал чуть резче, чем предполагал вопрос собеседника, но этот оттенок был настолько слабым, что Тремейн так и не понял, нужно ли придавать ему значение.

– Мы ехали с ним в одном купе от самого вокзала. Ради развлечения я пытался угадать, кто он и чем занимается.

– И как, угадали? – спросила Джин. – Если да, может, и с нами поделитесь сведениями? Говард Шеннон – одна из местных загадок.

– Судя по вашим словам, эта загадка далеко не единственная.

– Так и есть, – подтвердила она. – Население Далмеринга делится подобно Галлии, только не на три, а на две части. Есть те, кого можно было бы назвать аборигенами – люди, чьи предки жили здесь же, – и есть приезжие, которые появляются тут периодически, на выходные. Сегодня здесь, завтра уже уехали, и хотя мы привыкли видеть их, в сущности, не знаем – по крайней мере, понятия не имеем, кто они и чем зарабатывают на хлеб. Шеннон приезжает нерегулярно, когда ему вздумается. Он не чужак, но куда уезжает из деревни и чем занимается там, в других местах, мы даже не представляем.

– Послушать вас, Далмеринг – прелюбопытное место, – произнес Тремейн.

– Не исключено, – согласился Расселл все с той же странной ноткой, проскользнувшей в голосе.

Они выехали со стоянки перед станцией и покатили по озаренному солнцем шоссе, ведущему к деревне. Лето только начиналось, и пейзажи, прекрасные в этой части Суссекса во все времена года, были невероятно красивы. Зеленые поля, распространяющие благоухание; дорога в тени деревьев, с обеих сторон которой попадались рощицы, расположение которых не допускало и мысли о наличии какого-либо порядка или системы; старинные коттеджи вперемежку с современными домами, по замыслу архитектора вписывающимися в окружающую обстановку так, словно сама природа воздвигла их здесь, а не рука человека, и возле каждого буйным взрывом красок цвели люпины, дельфиниумы и пионы. Вся эта очарованная страна раскинулась между серебристой кромкой моря и гладкими склонами Даунса, возвышенность которого вздымалась за ней и сливалась с небесной лазурью, подернутой знойным маревом и наводящей на мысли о сонном гудении насекомых и длинных безветренных летних днях.

Как завороженный Мордекай Тремейн сидел сзади, живо вбирал всю эту сцену, словно боялся упустить хотя бы толику ее прелести, если заговорит или шевельнется, и всей своей сентиментальной и романтической душой ощущал, как поэты и художники веками стремились передать это волшебство словами или красками, чтобы хоть как-нибудь сохранить его.

Слева от дороги он увидел длинное строение из красного кирпича, с низкой соломенной крышей, возле которого стояла доска для объявлений, а на ней – приколоченная печатная афиша. Хоть доска быстро осталась позади, буквы были крупными, поэтому он успел прочитать:

– Вижу, в Далмеринге увлекаются драмой, – с улыбкой заметил он.

– Да, – подтвердил Расселл, – так и есть.

И опять в его голосе послышались те же несвойственные нотки, но развивать тему он не стал.

Через минуту они повернули, и впереди показалась деревня. Она расположилась в долине, у подножия невысокого холма, и, пока машина находилась на его гребне, Тремейн подумал, что никогда не видел более прелестной панорамы.

Легкое летнее марево придавало ей неземное очарование. Всевозможные оттенки зелени деревьев и травы, приятный рельеф выгона с вьющимся по нему ручьем и мостиком из нетесаного леса, а также полускрытыми среди деревьев коттеджами и домами побольше, – все это создавало картину какого-то зыбкого, иллюзорного очарования. Тремейну показалось, будто он видит отражение в водах пруда – еще гладких, но уже не вполне, – и боится даже дышать, чтобы не потревожить зеркальную поверхность.