Убойная марка [Роковые марки] - страница 17

Старший комиссар сурово перебил меня:

— Как звали этого посредника и в каком магазине состоялся разговор?

Слишком многого захотел! И я важно ответила:

— Что касается фамилии посредника, я её никогда не знала, так что и вспоминать не буду. В магазинах о нем обычно говорили «этот пан». А магазин… Черт его знает.

И тут я, словно воочию, увидела магазин на Багателе, причём тогда разговор шёл не только о марках, но и о монетах, к тому же, что ещё хуже, именно там я получила из-под прилавка редкую монету в сто злотых по защите окружающей среды. Холера, недаром Гражинка писала в своём письме, что я, ни минуты не задумываясь, тут же выбалтываю все, что мне взбредёт в голову, совсем не заботясь о последствиях.

Если бы не проклятое письмо, я как пить дать выложила бы весь этот бред про магазин на Багателе, но теперь воздержалась. Надо хоть немного соображать, ведь не лишена же я вовсе и порядочности, и разумности, чтобы сыпать доносы направо и налево. Какой-то мерзавец шлёпнул Веронику — почему должны пострадать другие? Спокойствие, только спокойствие.

— Не знаю, — ответила я, и в голосе моем, надеюсь, прозвучало искреннее огорчение, ибо огорчений хватало. — Не помню, я в разных магазинах бывала. И на Вейской, и на Хожей, и на Багателе, и в Старом Городе, где попало. И везде могла его встретить. Но вот что мне пришло в голову — правда, мысль довольно туманная, да уж какая есть. Нумизматика. На Библии не поклянусь, но почти уверена: о монетах там был разговор, появилось нечто сенсационное в области нумизматики, то ли золотой «Октавиан Август», то ли двадцать грошей двадцать шестого года, а может, и вовсе пять грошей пятьдесят второго, понятия не имею, но твёрдо уверена, Болеславец ко всему этому был как-то причастен. Резюмирую: в результате всех этих воспоминаний я имею право предположить, что покойница и на монетах сидела. Тоже после брата унаследованных. Другим сплетням не верю.

— Каким сплетням?

— Которых вы наслушались, уважаемые. Скажете, нет? Развесив уши, слушали, что плетёт местная общественность — и золото у покойной, и брильянты, и прочие драгоценности, дом ими просто забит, сложить в кучу, так побольше кургана Костюшко будет. Не верю! Точно знаю — её филателистическая коллекция была, и она, насколько мне известно, как раз не украдена.

Прокурор вспомнил о соблюдении формальностей.

— А где вы были одиннадцатого мая и что делали?

— Дома сидела, — отмахнулась я, — причём у меня собралась куча народу. Я почему запомнила этот день? Случайно именно на одиннадцатое я назначила дегустацию вин, наряду с представителями фирмы присутствовали те, кого я считаю знатоками в данной области, фирма может подтвердить, у них все запротоколировано. А поскольку собрались у меня, я тоже присутствовала, как же без меня? Легко проверить. Вот и получается: в качестве подозреваемой я и до полуфинала не дотягиваю, а вот морально чувствую свою вину и ответственность за Гражинку. Поэтому очень прошу ответить на мой крохотный вопросик: что с блюдом?

Представители силовых структур явно колебались. Подумав и пару раз переглянувшись, похоже, преодолели служебные барьеры.

— Ну ладно, так и быть, скажем, — решился прокурор. — Но вы, надеюсь, понимаете, что эти сведения составляют тайну следствия и за разглашение их…

Я, разумеется не дала прокурору закончить фразу. Тем более что прекрасно знала об ответственности и прочее и прочее. Вот ведь характер: нет чтобы промолчать и выслушать столь драгоценный ответ! А я, как сорока, затараторила:

— Да будет вам известно, панове, что есть у меня милая привычка трепать языком на все четыре стороны света. И не одна я знаю о блюде, советую подсчитать и своих людей, и прочих граждан. А у каждого из них — жена, муж, любимая женщина, близкая подруга и прочих до дьявола. У работников ресторана тоже есть уши.

Мне как раз не к чему разглашать ваши секреты, для меня главное — доказать невиновность Гражинки, и привет! Она нужна мне в Варшаве, а не тут, в гостиничной предвариловке. Вот вам и придётся дальше копаться в этой куче…

— Ладно, ладно, утихомирьтесь! — прикрикнул на меня прокурор. — И нечего нас тут агитировать. Блюдо было на месте, пустое и невымытое.