Уцелевший - страница 11

стр.

Де Ришло холодно поклонился, едва не ответив, что приветствовать, в общем-то, полагается самому хозяину дома, но враждебность, закипавшую в груди, разумнее было до времени придержать, и герцог рассыпался в любезностях, наговорил Мокате тысячу приличествовавших случаю комплиментов, а затем легко и непринужденно обратился к сидевшей неподалеку пожилой даме.

Сохранившая, невзирая на возраст, приятную внешность, изысканно и богато одетая, почти сутулившаяся под весом несчетных драгоценностей, дама держала в пальцах наполовину выкуренную сигару, то и дело жадно затягиваясь.

— Сударыня!

Герцог непринужденно извлек из внутреннего кармана золотой портсигар, содержавший длинные Hoyo de Monterrey, распахнул его и любезно предложил незнакомке:

— Сделайте милость, разрешите угостить вас одной из моих.

Женщина ожгла его коротким проницательным взглядом, протянула пухлую, унизанную перстнями руку, неторопливо и тщательно выбрала самую лучшую гавану, прикурила от протянутой де Ришло спички.

— Благодарью вас, месье. Как видно, ви есть знаток.

Она втянула раздувавшимися ноздрями аромат синеватого дыма и одобрительно кивнула.

— Но, кажется, я имела видьеть вас прежде, уже не могу вспоминать где. Как ваше имья?

— Де Ришло, мадам. А ваше?

— Де Ришло! Ви принадлежите к очень старинная фамилия! — Женщина подняла голову. — Je suis мадам д’Юрфэ, думаю, ви обо мне слыхали.

— Ну, разумеется. — Герцог опять поклонился. — Полагаете, нынешняя вечеринка удастся?

— Если небеса очищаться, ми будем узнавать мною, — загадочно отвечала старуха.

«Эге! — отметил герцог. — Да мы, похоже, намерены воспользоваться обсерваторией Саймона, голубушка? Добро, попытаемся разузнать побольше...»

Но прежде нежели де Ришло приступил к дальнейшим невинным расспросам, Аарон ловко вмешался в беседу и увлек друга прочь, подальше от новой знакомой.

— Звездочетством изволите забавляться, друг мой? — осведомился де Ришло, подходя к буфету.

— Э-э... Да, действительно. Астрономия — чертовски любопытная штука. Хотите икры?

Саймон метнул беспокойный взгляд на Рекса, по уши увязшего в оживленном разговоре с девушкой.

Пышные, блестящие волосы гостьи, бездонные дремотные глаза ее напомнили де Ришло холсты Боттичелли. У девицы, подумал герцог, просто ангельский вид, но ангельский не в христианском смысле этого слова, точно родилась она за пределами назначенного судьбою века... Златокудрая девственница, в чьих жилах струится незримый окружающим огонь. Редкостный тип, женщина великолепного cinquecento, которой надлежало бы жить в Италии, во времена Борджиев...

Де Ришло повернулся к Саймону.

— И весь чудесный домик приобретен тобою исключительно ради того, чтобы воздвигнуть на крыше обсерваторию? Быстро управляешься, кстати, — я восхищен.

— Да. Можете заглянуть в погожую ночку, и понаблюдаем за светилами на досуге.

Голос Аарона зазвучал старым, привычным теплом, и приглашение делалось, безусловно, всерьез. Но герцог основательно и крепко подозревал, что в настоящую минуту Саймон от души посылает и его самого, и Рекса ван Рина ко всем чертям.

— Спасибо, приду с огромным удовольствием, — проворно сказал де Ришло, устремляя глаза через плечо друга и пристально изучая двоих мужчин, расположившихся в сторонке. Один из них, высокий, светловолосый, обращался к человеку постарше, коротко и односложно отвечавшему, но слов, за дальностью расстояния, было не разобрать. Редкие льняные пряди, зачесанные назад, ослепительно белая кожа и красноватые глаза обличали в парне альбиноса. Другой, крепкий и плотный, одетый в шотландский костюм — зеленый клетчатый плед и коричневый кильт, — неторопливо раскачивался с носков на пятки, сцепив руки за спиной, иногда кивая головой. Длинная, встрепанная седая шевелюра и необычная одежда делали его странно похожим на горского барда эпохи Стюартов.

«Какое заурядное, ничем не примечательное общество», — мысленно хмыкнул де Ришло.

В этом резонном выводе герцога тотчас укрепило прибытие трех новых визитеров. Лицо китайца, одетого на средневековый лад своей страны, было непроницаемо, но узкие темные глазки выдавали холодную, лютую жестокость; евразиец, у которого уцелела только одна рука левая, ступал беззвучно, словно кого-то выслеживал, высокая женщина с тощей кадыкастой шеей и бровями, сходившимися на переносице, напоминала облезлого марабу, но в остальном не отличалась ничем особенным.