Ученица начального училища - страница 3
— Выучить приказано къ завтрему.
— Достаточно тебѣ того, что ты въ школѣ учишься. Ты дѣвочка, а не мальчикъ. Куда тебѣ грамоту-то большую? Зачѣмъ? А то на ночь глядя книжки читать!
Маня отодвинулась отъ него и въ полупотемкахъ начала разбирать, бормоча въ полъ-голоса:
— Вонъ оно что… Про птичку какую-то и про гнѣздо. Еще если-бы что путное учить — молитвы или про житіе святыхъ, а то про птичку… — говорилъ Петръ Митрофановъ. — Ну, на что тебѣ птичка съ гнѣздомъ? На кой шутъ, спрашивается?
— Да коли приказываетъ учительница. Какіе вы, право… — пробуетъ возражать Маня.
— Дѣлать ей нечего, этой учительницѣ твоей. Зажралась она въ хорошемъ житьѣ — вотъ и блажить.
— Ужъ и то правда… — отозвалась мать Мани. — Такъ стѣсняютъ дѣвчонку, такъ стѣсняютъ, что просто ужасти. Чуть скажешь: «Манька, бѣги за щепками». «Мнѣ нельзя… Надо уроки учить».
— Да вѣдь бѣгала и за щепками, принесла давеча двѣ корзинки.
— Еще-бы ты не сбѣгала! Коса-то у тебя своя. Чудесно понимаешь, какъ мать тебя гладитъ. Однако, артачилась. Тоже и съ Митькой… Говорю: прогуляй Митьку…
— Ну, да ладно… Брось, Марѳа! Чего тутъ! Надоѣла, — перебилъ Петръ Митрофановъ. — А ты, Манька, сбѣгай-ка мнѣ въ лавку за сапожными гвоздями для каблука. На двѣ копѣйки возьмешь. Вотъ двѣ копѣйки. Спросишь у лавочника гвоздей для каблука. Онъ знаетъ. Вотъ… смотри… вотъ съ такими шляпками…
Маня мялась.
— Я, дяденька, должна еще молитву повторить, потому нашъ батюшка, священникъ… — заговорила она.
— Успѣешь. Долго-ли до лавки добѣжать!
Маня накинула на голову платокъ и приготовилась бѣжать въ лавку.
— Постой… — остановилъ ее Петръ Митрофановъ. — Марѳа Алексѣвна, есть-ли у меня тамъ сколько-нибудь, чтобъ ковырнуть передъ ужиномъ-то?
— Есть, есть. Вчера я сберегла тебѣ въ сороковкѣ… На махонькій стаканчикъ хватить.
— Ну, умница, что сама не вытрескала. Такъ и предпочитай меня всегда. Бѣги, Манька… Водки не надо… хватитъ. А я думалъ заодно ужъ и махонькій пузырекъ….
Маня убѣжала и вернулась съ гвоздями.
Петръ Митрофановъ взялъ молотокъ, сталъ вбивать гвозди въ каблукъ и приговаривалъ:
— Вотъ такъ ладно… Вотъ такъ хорошо будетъ… Вишь, у тебя сожитель-то, Марѳа Алексѣвна, по ремеслу кузнецъ, а на какое хошь дѣло его возьми — онъ и сапожникъ, онъ и печникъ, отъ и…
— Хвались, хвались! Ржаная каша всегда себя хвалитъ.
— Однако, въ воскресенье три кирпича лбѣ въ печку вставилъ, глиной обмазалъ, проволокой прикрѣпилъ, а вотъ сегодня каблукъ къ сапогамъ справлю… А кто у жильцовъ твоихъ въ комнатѣ стѣну бумажками оклеилъ? Все я-же…
— Мастеръ-то ты хорошій, словъ нѣтъ — сказала Марѳа Алексѣевна. — А только подчасъ чертишь сильно, пьешь много.
— Я? Да когда-же это я такъ особенно?.. Съ повзапрошлаго воскресенья пьянъ не былъ.
— Толкуй! Съ повзапрошлаго воскресенья ты въ участке не сидѣлъ, это точно… А пьянъ — такъ, ты и сегодня пришелъ съ работы выпивши.
— Ужъ и выпивши! Просто пропустилъ малую толику въ препорцію. Такъ намъ, нашему брату безъ этого нельзя… Мы люди рабочіе… А вотъ покурить люблю… — благодушно говорилъ Петръ Митрофановъ. — Покурить обожаю. Манька! У меня руки заняты. Гвозди въ каблукъ вбиваю. Скрути-ка мне папироску… Привыкай… Вонъ кисетъ съ табакомъ лежитъ.
— «Въ долгу ночь на вѣткѣ дремлетъ…
„Солнце красное взойдетъ,
„Птичка гласу Бога внемлетъ“… читаетъ Маня, заткнувъ пальцами уши и не слышитъ приказа Петра Митрофанова.
— Манька! Тебѣ говорятъ насчетъ папироски или нѣтъ? — повторяетъ свой приказъ Петръ Митрофановъ, возвышая голосъ. — Брось птичку! Крути папиросу.
Маня откладываетъ книгу и повинуется.
Молотокъ Петра Митрофанова продолжаетъ стучать. Ребенокъ перестаетъ кряхтѣть, просыпается и плачетъ. Марѳа Алексѣевна уходить за занавѣску и кормить его грудью.
Въ кухнѣ показывается босой мужикъ съ всклокоченной головой и въ рубахѣ безъ опояски.
— Манька, а Манька, — говорить онъ, обращаясь къ дѣвочкѣ. — Вѣдь ты грамотная. Что-бы тебѣ, умница, написать мнѣ письмо въ деревню?.. А я-бы тебѣ за это двѣ копѣйки на сѣмячки пожертвовалъ.
Петръ Митрофановъ оставляетъ сапогъ и молотокъ, взглядываетъ на мужика и произносить: