Учитель французского языка - страница 6

В таком положении находились наши дела, когда объявлен был мир 1814 года. До нас доходило такое множество слухов, противоречивших один другому, что мы наконец перестали верить «Военной Газете» и рассуждали однажды довольно горячо о том, до какой степени газетные известия заслуживают вероятия, когда в комнату вошел мосьё де-Шалабр без доклада и в сильном волнении:

– Друзья! воскликнул он: – поздравьте меня! Бурбоны….

Он не в силах был продолжать: черты его лица, даже его пальцы, приходили от радости в движение, но говорить он не мог. Мой отец поспешил успокоить его.

– Мы слышали приятную новость (видите, девицы, на этот раз газетные известия совершенно справедливы). Поздравляю вас, мой добрый друг. Я рад; душевно рад.

И схватив руку мосьё де-Шалабра, он так крепко сжал ее, что боль, которую испытывал мосьё де-Шалабр, подействовала спасительным образом на его нервное волнение.

– Я еду в Лондон. Я еду немедленно, чтоб увидеть моего государя. Завтра, в отели Грильон, государь принимает всех своих верноподданных: я еду выразить ему свою преданность. Надену гвардейский мундир, который так долго лежал без употребления, – правда, он староват и поизношен, – но ничего! – на него смотрела Мария Антуанета, – а это обстоятельство всегда будет придавать ему новизну.

Мосьё де-Шалабр ходил по комнате быстрыми, нетерпеливыми шагами. Заметно было, что он чем-то был озабочен. Мы сделали знак нашему папа, чтоб он помолчал и дал нашему другу успокоиться.

– Нет! сказал мосьё де-Шалабр, после непродолжительной паузы. – Я не могу проститься с вами навсегда; – для этого, мои неоцененные друзья, я должен воротиться к вам. Я приехал сюда бедным эмигрантом; – великодушные люди приняли меня, как друга, и берегли – как родного. Поместье Шалабр – весьма богатое поместье, и, я надеюсь, мои друзья не забудут меня: они приедут навестить меня в моем отечестве. В воспоминание их дружбы, Шалабр согреет, оденет и накормит каждого бедняка англичанина, который будет проходить мимо его дверей. Нет! я не прощаюсь с вами. Я уезжаю теперь не больше, как дня на два.

Мой папа настоял на том, чтоб довезти мосьё де-Шалабра в своем кабриолете до ближайшего города, мимо которого проходила почтовая карета. В течение небольшого промежутка времени, пока делались приготовления к отъезду, мосьё де-Шалабр сообщил нам некоторые подробности о своем поместье. До этой поры, он никогда не говорил о нем; мы почти ничего не знали о его положении в своем отечестве. Генерал Ашбуртон встречался с ним в Париже в таком кругу, где о человеке судили по его уму, по светскому образованию и благородству характера, но не по богатству и старинному происхождению. Только теперь мы узнали, что мосьё де-Шалабр владел обширными поместьями в Нормандии, владел замком Шалабр; – правда, все это было конфисковано вследствие его эмиграции, но ведь это случалось в другое время и при других обстоятельствах.

– О! если б жива была ваша мама, – этот неоцененный друг мой, – каких редких и роскошных цветов прислал бы я ей из Шалабра! Когда я смотрел, с какой заботливостью и вниманием ухаживала она за кустом роз самого бедненького сорта, я вспоминал и грустил о моем розовом саде в Шалабре. А какие у меня оранжереи! Ах, мисс Фанни! – невеста, которая хочет иметь хорошенький венок на свадьбу, должна непременно приехать за ним в замок Шалабр.

Этими словами мосьё де-Шалабр намекал на помолвку моей сестры – на факт, очень хорошо известный ему, как преданному и верному другу нашего дома.

Папа наш воротился домой в самом веселом расположении духа. В тот же вечер он приступил к составлению плана относительно весенних посевов, чтоб при уборке хлеба выиграть несколько времени на поездку в замок Шалабр; что же касается до нас, то мы были убеждены, что нет никакой необходимости откладывать эту поездку далее осени текущего года.

Дня через два, мосьё де-Шалабр воротился, – немного опечаленный, как нам казалось, но мы не сочли за нужное говорить об этом нашему папа. Как бы то ни было, мосьё де-Шалабр объяснил нам это уныние, сказав, что нашел Лондон, против всякого ожидания, чрезвычайно многолюдным и деятельным; – что после деревни, в которой деревья начинали покрываться зеленью, он показался ему дымным, душным и скучным; и когда мы пристали к нему, чтобы он рассказал о приеме в отели Грильона, он начал смеяться над собой, объяснив, что совершенно забыл давнишнее расположение графа Прованского к тучности, и что он изумился, увидев дородную особу Людовика XVIII, которому стоило большего труда передвигаться с одного места на другое в приемном зале отеля.