Ударная армия - страница 14
— Если честно…
— Только так!
— Если не лукавить, то…
— Значит, обиделся… И только поэтому ты…
— Нет, Константин Константинович! Поверьте — нет. Может быть, все это было… как бы сказать… ну, толчком для поиска… более заметной роли в операции. Но ведь я знаю своих людей, Константин Константинович! Нет, я не обиделся. Я просто верю, что и на нашем направлении семерка сделает все, на что она способна. Да, именно так, Константин Константинович. Я уверен, что соседи… нехорошо быть злым пророком, но кривить душой не привык… Думаю, что по моим переправам вы еще будете перебрасывать моих соседей…
— Подсунул ты мне, Сергей, теоремочку… Ты понимаешь, что за неудачу нашему фронту Верховный…
— Я верю в успех. Я верю! Более того — верю, что семерка будет иметь успех больший, чем соседи. Они еще наплачутся на этих проклятых четырех километрах поймы, ведь солдаты говорят — здесь два Днепра в одних берегах да еще Припять в придачу…
— Ну, хорошо. Придется тебе подождать. Я посоветуюсь с другими командармами и позвоню.
— Константин Константинович, да ведь у меня душа не…)
Так. Положил трубку… Ждать. Надо ждать. Да или нет… Да или…
Это просто невыносимо.
Только двадцать три девятнадцать?.. Когда же ответит маршал? Через полчаса? Или… Надо терпеть. Надо… Если маршал скажет «нет», плохо будет Седьмой ударной, будет невыносимо тяжко…
Рисковать в самом конце войны, ведь в самом конце, судьбой тысяч людей… А они хотят жить… Ну, ночка мне предстоит, хочешь забыть — не забудешь такую ночку… Люди хотят жить… Скоро мир… Люди, люди… Надо позвонить Афанасьеву…
(— Здравствуйте, Афанасьев. Не разбудил я?
— Не спится, товарищ третий…
— Ладожцы мои — как?
— Все в порядке, товарищ третий. Борзову я позавчера еще медаль вручил — «За отвагу». Венеру Кузьмичу за захват двух самоходных барж на Одере полагается «Отечественной войны» первой степени, сегодня утречком постараюсь вручить, вернее — завтра, ноль часов еще не подошел…
— Как народ — не боится двух-то Днепров, а?
— Никак нет, товарищ третий. Смыслу нет бояться…
— Нет?..
— Так точно. Были б робкими — и сейчас бы под Ладогой в болотах гнили. Настроение у нас правильное, товарищ третий. Постараемся сделать все как надо…
— Ну, спасибо. Дозвонитесь до Кузьмича, передайте от меня: на том берегу встретить хочу. Глядишь, день рождения Гитлера и отметим, а?..
— Двадцатого? Точно, товарищ третий… В верхах у вас не слыхать — не подох еще Адольф-то?
— Дышит, сволочь… Ну, всего доброго, Афанасьев.
— Спокойной ночи, товарищ третий. Сейчас Горбатову позвоню. Спасибо вам.
— На том берегу увидимся…)
Бежал гвардии рядовой Борзов вдоль ограды.
Основа у тон ограды — красного кирпича, на метр высоты, а поверх — чугунная решетка: дубовые ветви переплелись.
— Хорош заборчик, а, Юр? — сказал Борзов своему отделенному Юрке Ковшову, похрипывая (устал — с ночи на ногах).
— Поглядывай!
Усмехнулся Борзов. Какой с мальчишки спрос? Третий месяц отделением командует, кроме службы-матушки знать ничего не желает…
Да и поглядывать тут нет нужды: за забором — парк сосновый, дорожки асфальтовые, от снега расчищенные, скамейки — то голубые, то розовые, то зеленые стоят.
Фрицами тут и не пахнет.
Добежали до ворот — чугунные ворота, с орлами, а рядом, меж бетонных столбов, — калитка, тоже чугунная.
И вывеска на столбе.
Золотые буквы на черном стекле.
Юрка смотрел на вывеску, потный лоб наморщил…
— Шуле… какая-то, черт ее разберет, уж буквы у фрицев — словно пьяный выдумал!
— Школа?
— Ага… Ма-ри-ен… дорф… В общем, какая-то школа деревенская, понял? Дорф — значит деревня. Глянем!
— А я, темнота, думал, что дорф — пол-литра по-немецки, — усмехнулся Борзов. — А выходит…
— Разговорчики!
Пхнул сапогом Юрка в калитку — распахнулась.
Пошли по широкой аллее, где из-под тонкого слоя ночной пороши асфальт пятнами виднелся.
А шагов за сто от длинного двухэтажного дома из красного кирпича с крыльцом-верандой из разноцветных стекол свернули с аллеи налево, в сосны: дуриком вслепую переть война давно отучила.
Встали за соснами, поглядывают…
Дымки из трех высоких белых труб на сизой черепичной крыше…