Уезжают навсегда - страница 8

не хотела вина и мужчин, вообще не хотела,

крем от морщин я выбросила, не пригодилось,

и спустилась в ад, и не чуяла больше тело,

ни жару не чувствовала, ни сырость.

но такие, как я, никогда не доходят до рая,

и поэтому, в ад спустившись, в аду осталась.

ну а ты говоришь святая, ну какая тебе святая,

обычная баба, просто очень, очень устала.

Часть 2. И о любви

Когда тебя положили в землю, я стала этой землей.

Мне не осталось более ничего.

И я лежала, весенняя, влажная. И сверху был голубой

весенний, отчаянно мартовский небосвод.

И я лежала, тебя обнимая, теперь уже навсегда,

слежавшейся, всех принимающею землей.

И снег уходит в землю водою, и я есть эта вода.

И я с тобой, мой хороший, я навсегда с тобой.

новый удар приходит исподтишка,

из тишины, и не становится сил.

валишься на пол, горлом идет тоска,

руки кусаешь, горлом сухим свистя:

Господи, неужели я тебе не дитя?

Господи, неужели Ты меня позабыл?

именно тот удар, после коего слез

не остается, кашляешь насухую.

Господи, я ж у тебя на ладонях рос,

Господи, я же был не хуже других,

что ж ты молотишь меня,

превращая в жмых,

в чистую скорбь, беззвучную и глухую?

мнилось, конечно: вовеки не отрекусь,

буду надежней камня, прочнее стали,

и донесу нелюдской, непомерный груз

до Твоего сияющего престола

не спотыкаясь, без жалобы и без стона.

просто все кости в теле разом устали.

вот и лежишь, распластанный, неживой,

словно подстреленный, и не поднять лица.

кашляешь: Боже, да есть ли выход иной,

выход наружу, кроме как отреченье?

вечно дышать вполвдоха — но облегченье

адовой боли, ужаса без конца?

вот я лежу здесь, и все мне дышать трудней,

разве не бросил меня Ты, осиротя?

шестимиллиардное из твоих детей,

двадцатисемилетненькое дитя.

кровь человечья вязка, густа, солона,

и бесконечно мягка человечья плоть.

есть же какой-то предел, глухая стена,

есть же предел, которого не побороть?

нет.

вот ты лежишь — и горит на востоке свет,

и начинает живой накрапывать дождь.

вот ты встаешь — и это и есть ответ,

и через мрак и свою нелюдскую муку

чувствуешь на затылке Отцову руку,

крепче к ней прижимаешься

и растешь.

Я сижу у окна, в пасть гляжу фонарю.

мой возлюбленный благословен, — говорю,

и мне чудится за спиной у меня движенье.

И земля, на которой его шаги, —

не остави ты нас, сохрани, сбереги,

и трава, что была под ногами его и тенью.

Жгу свечу на окне — заходи же, мой гость.

Будь же благословен его рыжий хвост

и лукавый прищур его, и большие ладони.

Будь же благословенна его родня,

(я не знаю, в нее ли включат меня,

мой невенчанный вечный жених бездомный).

Будь же благословенна весна и трава,

и земля уготованная — два на два,

где мы тесно уляжемся рядом, словно впервые.

Будь же благословен. Не скажи «прощай»,

лучше крепче держи меня, не отпускай,

пока мы идем сквозь вороний грай

по-над пропастью, и колосья ржи вокруг золотые.

Иду за тобой — как слепой, как святой,

по острым волнам — иду за тобой.

Иду за тобой — в бессолнечный лес, либо

в морскую глубь, где глыбой — вода,

и я бы шла за тобой, даже если бы

не встретились мы с тобой никогда.

Я шла бы и шла за тобой — даже

если бы я не была рождена.

И шаг мой верен, и шаг мой бесстрашен,

и отступает пред нами волна.

Иду за тобой, иду, как святой,

сквозь горечь пустыни — иду за тобой.

Иду я, иду за тобой — и это

великая правда, иное — ложь.

Иду я без свечки, иду я без света,

но впереди меня ты идешь.

Иду за тобой — и это значит:

верю — тебе и люблю — тебя,

и в мире не может и быть иначе,

и волны под нами горчат и рябят.

Иду за тобой, иду, как слепой

в цветущей степи — иду за тобой.

Над городами и селами пролетела благая весть:

Этой ночью господень ангел спустился с небес,

Осмотрелся и заявил: «Извините, люди,

Никакого хитрого плана нет и не будет.

Никого не накажут за недостаточность веры,

Каждый сам себе после смерти отмерит меру.

Так что ешьте, пейте, любите, творите добро и свет,

никакого ада, помимо личного, вовсе нет».

И слова его падали наземь багровыми листьями,

И стояли люди с землистыми хмурыми лицами,

Да с на лбу надувшимися крупными синими венами,

И стоял этот ангел с крыльями дерзновенными,

И отняли крылья его, и на землю их побросали,

И топтали ногами в земле и сале,