Уфимские девчонки - страница 3

Я смотрела на них в глазок. Грузная тетя Расима справилась с замком, распахнула дверь, скинула на пол шубу и стала стягивать сапоги.

Мать зашла к ней.

– Ты чего?

– Ничего, бывает же, Тань, ну бывает.

– Бывает, – протянула мать.

– Давай сапог, помогу.

Мать схватила подошву и стала тянуть.

Сапог слетел. И они засмеялись.

– Это от твоей двери воняет, – сказала мать, – вонь жуткая целый день.

Они осмотрели дверь, и никак не могли понять, что же произошло.

– Воняет, точно, – отозвалась тетя Расима и подняла указательный палец.

Позже выяснилось, что это набедокурили хулиганы с нижнего этажа. Иголкой от шприца проделали в обивке маленькую дырочку и впрыснули туда яйцо. Несколько раз их родители приходили к тете Расиме во время их утренних семейных склок, они просили вести себя потише, но их просьбы остались неуслышанными.

Мать зашла домой. И сказала:

– Сняла с Расимы сапог, а у нее на колготках дырка… Смешно прямо, дорогие сапоги и старые колготки, купить что ли не может…

– Так их же не видно, – пожала я плечами.

Соседи не знали, что делать с дверью, пытались ее заклеить, облепить скотчем, но запах не уходил. Тогда дядя Эдик выдрал часть обивки и ниткой зашил кожу. Так на красной кожаной двери появился черный шрам, еще долго напоминающий нам о времени девяностых. Клей вообще прекрасная штука, при помощи которой можно соединить все что угодно, только не нас с родителями.

На шестнадцатилетие Лилька пригласила подруг. Она старше меня на два года, я тоже жду шестнадцатилетия. Подруги купили бутылку водки и рябину на коньяке. Я выбрала рябину, они пили водку, побоялась напиваться, потому что за стенкой – родители. Да и вообще я пай-девочка. Но это, естественно, маска.

Рябина – полная дрянь. Пелена на глазах. Хочется немедленно выйти из состояния быстрого затмения мозгов. Сижу, и лица расплываются в тумане. Но сижу.

Остальные нахрюкались, как свиньи. Через час я уже слышу: «буэээ» из туалета.

«Бедная Лилька и что сейчас будет, когда ее мама вернется?» – переживаю я.

Но к моему удивлению через час, изрядно проблевавшись, все выползли на свет, вновь приобретя человеческий облик. И тетя Расима ничего не заметила.

Люблю Лильку за хозяйственность – она лет с семи умеет готовить.

Меня никто не учил вести хозяйство, и я неумеха.

На полках в их кухне красуются банки со специями, бутылки с соусами… На подобных кухнях, кажется, происходит нечто магическое – женщины готовят приворотные зелья или колдуют над лечебными отварами. Это царство, в котором Лилька шаманка…Она по очереди подносит к носу коробки со специями и всякий раз безошибочно определяет, что положить в суп, в рагу, в плов…

Мы с Лилькой вытаскиваем из шкафчика муку, нарезаем деревенское мясо на мелкие кусочки, тоже самое делаем с картошкой.

Она замешивает тесто…

– Сегодня снова готовим балиш, – говорит Лилька важно.

Мы будто на съемках кулинарной программы. Не хватает только колпака и фартука.

Я крошу лук неумело. Жмурю глаза. Нож постоянно соскальзывает с луковицы. Лильке больно на это смотреть. Она кривит лицо.

– Запомни, обязательно надо добавлять в говядину гусятину, хоть немного! – говорит она строго.

– Кладем наше одеяльце, – продолжает Лилька, аккуратно выстилая тонким слоем теста чугунную сковородку, – теперь мясо с картошкой, и накрываем другим одеяльцем.

Она вертит головой то вправо, то влево, проверяя, все ли сделано как надо.

Одеяльцы отправляются в духовку. Мы следим за балишом через окошечко в духовой дверце.

Плиту эту купила Лилькина мама на свою премию, и очень ей гордится – газ включается кнопкой, а в духовке горит фонарик, освещающий приготавливаемое блюдо.

– Хочу быть поварихой… – мечтает Лилька. – Я всю жизнь могу провести на кухне! Когда что-нибудь пеку, то прям кайфую… Мне нравится, что даже мама улыбается, когда у меня получается что-то вкусненькое.

Я интересуюсь:

– А почему твоя мама редко улыбается?

– Она ворчит, что у папы маленькая зарплата. Ей приходится горбатиться за двоих… – грустно отвечала она, – наверное, поэтому.

– У нас то же самое… – пожимаю я плечами, – но мама улыбается.

– Все люди разные, – отворачивается Лилька. Ей неприятен наш разговор.