Уик-энд на берегу океана - страница 18

Александр вдруг приподнялся на локте и разразился бранью. Угодило же его лечь прямо в золу, прямо на их потухший костер. Весь перед рубашки покрылся бурыми пятнами. А ведь рубашка чистенькая, он сам ее выстирал в Арке и только сегодня утром надел. Была чистенькая, а теперь превратилась в грязную тряпку. Он чертыхнулся и осторожными щелчками стал сбивать с рубашки пепел. Потом оглянулся на лежащего Пьерсона и подумал, молится ли сейчас Пьерсон или нет. Был у Александра один дружок, очень верующий парень, — так он непременно в такие минуты молился богу.

— Эй, Пьерсон! — сказал он. — Ты считаешь, что это семидесятисемимиллиметровка?

Пьерсон ответил медленно, и голос его прозвучал как обычно:

— Не считаю, а знаю точно.

«Чертов спец», — подумал Майа.

— А как далеко она бьет?

— Как семидесятипятимиллиметровка.

— А как та далеко бьет?

— Как, как! — ответил Пьерсон. — Неужели сам не знаешь?

— Я не такой спец, как ты.

— На десять километров.

— Эх, черт! — сказал Александр. — На десять километров! Значит, они в десяти километрах?

— А может, и чуть ближе. Десять километров — это ее максимальная дальнобойность.

— Эх, черт! — сказал Александр. И добавил: — Они по санаторию бьют?

— Не думаю. Очевидно, нащупывают батарею семидесятипятимиллиметровых орудий, ее установили нынче утром вон там на поле.

Майа поглядел на Дьери. Тот был бледен как полотно, и его верхняя губа подергивалась в нервическом тике. «Боится», — подумал Майа. Ему почему-то вдруг стало неловко, и он перевернулся на бок, спиной к Дьери. Но все равно чувствовал, что там, за его спиной, Дьери по-прежнему терзается страхом.

— Какое поле?

— Ты же сам знаешь, небольшое такое, в правой стороне, метров пятьсот от санатория. Мы там вчера проходили.

— Понятно, — сказал Майа, — значит, там, на этом поле, и установили батарею?

Дьери по—прежнему терзался за его спиной страхом, и Майа почему-то чувствовал себя смущенным и виноватым. «Что за черт, — подумал он, — ведь не моя же в том вина, что он боится!»

— Утром установили. Лейтенантик выстреливает свои последние снаряды. Ох, и мнит о себе этот лейтенант!

— Просто болван, — решил Александр. — А пока что фрицы в нас стреляют.

— У фрицев это просто пристрелка, — сказал Пьерсон, — и в качестве пристрелки совсем неплохо

— Значит, по-твоему, неплохо? Ведь поле-то в полукилометре отсюда.

Пьерсон лежал вплотную к Майа, и никогда еще Майа не видел так близко лицо Пьерсона. Как раз в эту минуту Пьерсон улыбнулся. Улыбнулся обычной своей улыбкой, потупив глаза. Который раз Майа отметил про себя, что, улыбаясь, кюре становится похож на девушку. И не только из-за длинных ресниц и румяных щек. Девичье выражение придавали ему опущенные веки. Казалось, будто он замыкает наглухо какие-то свои заветные сокровища.

— Для артиллерии, — все еще улыбаясь, сказал Пьерсон, — пятьсот метров в сторону от цели вовсе не так уж плохо.

— Уж вы ему верьте, — сказал Александр. — В вопросах вооружения аббат у нас собаку съел.

Он приподнялся на локте и отодвинулся, стараясь, чтобы рубашка не испачкалась в земле. Его по-прежнему волновала мысль, молился ли Пьерсон, когда он его окликнул.

— Кончили?

— Да кто его знает!

— С меня хватит! — яростно сказал Дьери. — Я лично не намерен валяться здесь целый день. У меня другие дела есть. Я тороплюсь.

Он поднялся на ноги с тяжеловесной грацией толстяков.

— Куда ты?

— За водой.

— Ты что, рехнулся? — крикнул Александр.

Он тоже поднялся, но Дьери уже снял котелок с гвоздя и пошел прочь крупным шагом.

— Дьери, — крикнул Александр, — не валяй дурака! Дьери!

Но тот даже не оглянулся.

— А главное, — сказал Александр, — он дырявый котелок схватил!

Александр снова распластался на земле. На сей раз свист до них донесся еле-еле. Короткий свист, словно уже на излете, почти слившийся с гулом разрыва. Их снова окутало облаком дыма.

— Недалеко упало, — сказал Пьерсон.

Они дружно закашлялись.

— Упало рядом с колодцем.

— Почему ты так думаешь?

— Посмотри на дым.

— Верно, — сказал Пьерсон, — он там гуще.

Александр поднялся на ноги.

— Черт! — процедил он сквозь зубы. — Только бы Дьери…

Как раз в эту минуту перед ним возник сам Дьери, правда с пустыми руками, зато в самом веселом расположении духа. Он хохотал, хохотал так раскатисто, что щеки и шея его беспрерывно тряслись, как галантир на блюде, которое кто-то встряхивал забавы ради.