Уинстэнли - страница 12

Король отвергает демонстрацию и 2 января 4642 года обвиняет лидеров оппозиции в государственной измене. В соответствии с этим они подлежат заключению в тюрьму. Но палата укрывает своих вождей. Когда монарх проезжает по Сити, толпы народа кричат ему: «Привилегии парламента! Право неприкосновенности депутатов!» Это еще одна победа оппозиции: парламент и Сити действуют заодно. И Карл, взбешенный и униженный, бежит из Лондона. Королева-француженка, прихватив коронные бриллианты, в феврале отбывает на континент.

Парламент начинает сбор средств и войск для неминуемой гражданской войны. В июле подписан приказ о создании армии «для защиты… обеих палат парламента и всех тех, кто подчинится их повелениям, а также для охранения истинной веры, законов, гражданской свободы и мира в Соединенных королевствах». На стороне парламента — джентри и купцы центральных и юго-восточных графств, лавочники, ремесленники, подмастерья, работники, крестьяне — средние и мелкие, а также вся огромная масса английской бедноты.

А ветреным днем 22 августа 1642 года король в Ноттингемском замке под гром барабанов и возгласы труб поднимает огромный старинный штандарт, призывая верных вассалов встать на его защиту в борьбе с непокорным парламентом. С ним лорды-аристократы, крупные землевладельцы, часть зажиточных фригольдеров, крупные купцы, получавшие монополии и подачки, отсталое феодальное дворянство Севера и Запада. Гражданская война началась. Пророчества, с пристрастным вниманием изучавшиеся в тайных молельнях сектантов, исполнились: «И встанет народ на народ и брат на брата…»

А Джерард Уинстэнли все это время продолжал торговать в своей лавке в Сити. Революция надвигалась на его глазах. Он видел воочию, как развертывалась великая драма, и, может быть, участвовал вместе с другими лондонцами в ее начальных актах: требовал казни Страффорда, уничтожения власти епископов, свободы пуританской проповеди. Тем более что дела в его магазине шли неважно. Кризис, в который вступила страна, никак не благоприятствовал успеху мелкого лавочника. Уже несколько десятилетий назад предприимчивые столичные купцы стали вытеснять мелких торговцев, особенно прибывших из провинции. А в десятилетие перед революцией, когда король щедро раздавал монополии, положение мелких хозяев решительно ухудшилось. Отдельные крупные предприниматели и торговые корпорации Сити шли по стопам королевской политики: они сами присваивали себе монопольное положение в торговле, всеми силами старались добиться прерогатив. Скромные лавочники, подобные Уинстэнли, попадали в зависимость от крупных; им постоянно грозило разорение. Вытесненные в глухие узкие кварталы, на зады улиц, они не имели защиты. Многие из них оказывались в кабале или становились банкротами.

Закон — хваленый английский закон, изобилующий добавлениями, поправками и толкованиями, — всегда оставался на стороне сильного. Позднее Уинстэнли напишет: «Человек старается быть мудрым, а закон доказывает, что он глупец; он хочет быть справедливым, а в свете закона выглядит зловредным лицемером; он хочет иметь веру и благочестие, а закон показывает ему, что он безбожный грешник…»

А он еще был непрактичен, Джерард Уинстэнли, не было в нем той торговой смекалки, которая позволяет ловкому человеку выкрутиться из любых обстоятельств. Мир, где продают и покупают, был ему чужд с самого начала. Он и в лавке, раскладывая товар или тоскливо ожидая покупателя, временами вдруг ловил себя на том, что думает совсем не о деле, а о вещах всеобщих и отвлеченных. Он недоволен своей жизнью. «Я сам не знал ничего, за исключением того, что получил по традиции из уст и писаний других, — вспоминал он позднее. — Я славил Бога, но не ведал, ни кто он, ни где он, так что я жил во тьме, будучи ослеплен воображением собственной плоти и воображением тех, кто поднимается на проповедническую кафедру, чтобы наставлять народ в знании господа, хотя сами они не ведают его…»

Печаль и разъедающая душу горечь жили в нем постоянно. «Мое довольство часто разлеталось на куски, и наконец мне было указано, что, строя на словах и писаниях других людей или ища Бога вне себя, я строил на песке и не знал, что такое краеугольный камень…»