Уинстэнли - страница 14

В другом трактате, изданном в том же году — «Проблеск славы Сиона» — речь шла о страданиях и нуждах простого народа. Его автор Томас Гудвин заверял, что то место в Откровении Иоанна, где сказано: «…святые будут править с ним тысячу лет», не может означать, что они будут править с ним на небесах. «Этого быть не могло, — писал он, — и потому это должно означать, что Иисус Христос придет и будет править со славою здесь, в течение тысячи лет. И хотя это может показаться странным, никто до сих пор не обратил на это внимания». А когда небесное царство придет на землю, нужда в законах и земных властях отпадет, ибо «само присутствие Христа заменит всякие земные установления». Трактат обещал единство и любовь между сектами и изобилие плодов земных для всех людей — богатых и бедных, знатных и униженных…

Может быть, именно в это время Уинстэнли изучает английские статуты и Великую хартию вольностей, дарованную Англии королем Иоанном Безземельным в 1215 году, — позднее он будет ссылаться на них в своих трактатах, — а также «Институции» знаменитого юриста Эдварда Кока. Но больше всего в эти годы он читает горькую книгу жизни одинокого бедняка, лишенного средств к существованию.

Он видел, как темны, забиты, несчастны люди вокруг него. Он каждый день сталкивался с их бедами и пороками. И вместе с тем какое утешение давало ему общение с бесхитростными крестьянскими сердцами! Он видел, насколько далека их мирная жизнь от суетных тревог купли и продажи. Насколько полна труда, естественна и чиста. Он наблюдал, как они делились друг с другом пищей, одеждой, кровом. Он постиг, как мало человеку нужно для того, чтобы жить в этом мире, — и чем проще, чем ближе к природе его существование, тем больший покой обретает душа.

Меж тем парламент сотрясали словесные бури. В нем появилась оппозиция пресвитерианским вождям. Индепенденты, и в первую очередь Кромвель, требовали продолжения революции, проведения новых реформ, решительной победы над монархией.

В парламенте депутаты произносили громовые речи; враждующие армии проливали кровь, борясь за «истинные права» и «истинные свободы»; графство Серри, где жил Уинстэнли, несколько раз переходило из рук в руки. А в деревне все оставалось по-старому. Крупные собственники — лорды и фригольдеры — теснили мелких хозяев. Цены росли, ренты поднимались, солдаты стояли почти в каждом доме и опустошали и без того скудные закрома, нужда и голод гнали бедняков из селения в селение.

Прежде аппетиты лордов сдерживали феодальные королевские ограничения, теперь, пользуясь войной и неразберихой в государственных делах, они ставили изгороди на общинных лугах и в рощах, лишая жителей деревни права пасти там свой скот, собирать хворост, охотиться на мелкого зверя. Открытых лугов и пастбищ становилось все меньше; лорды увеличивали арендную плату, требовали штрафов, исполнения бесчисленных мелких повинностей. Крестьяне едва сводили концы с концами: лучшая часть урожая шла лорду и на уплату церковной десятины.

Дети были нездоровы и голодны, взрослые угрюмы, женщины старились рано. Бедствия невинных терзали душу, жгли огнем, заставляли искать выхода.

Вопросы переполняли сознание — новые вопросы, над которыми Уинстэнли не задумывался ранее, ведя более или менее благополучную жизнь горожанина. Благоденствие притупляет духовные силы; бедствия же, раня нас, наоборот, оживляют их. Какова цель и каков объект этой бесконечной борьбы, из которой он был выбит, лишившись состояния, дома, работы? Что делает эту борьбу неизбежной? Кто получает от нее выгоду? Для чего ведется война, бремя которой столь тяжким ударом обрушилось на его плечи? Что принесет она беднякам? И возможно ли обернуть ее на благо народа? Можно ли сделать ее средством освобождения бедняков, «меньших братьев», из когтей нищеты — ведь это нищета держит их в невежестве, темноте, склоняет к порокам? И правда ли неотвратимо, самим богом определено проклятие, тяготеющее над их душами и телами?

Кальвинисты-пуритане учили, что одни люди, «старшие братья», свыше предопределены ко спасению и процветанию как в этом мире, так и за гробом, что они от века поставлены быть господами и хозяевами жизни, а массы бедняков обречены быть дровосеками и водоносами, рабами и слугами таких же, как и они, людей. Неужто божественное провидение столь несправедливо? И он сам — неужели он проклят от рождения, обречен на жалкое прозябание, на провал любого своего дела? За что?