Уинстон Черчилль - страница 21
Что он теперь сделал, было авантюристично и оказалось первым шагом к его низвержению. Он отправил самого себя в Антверпен, чтобы найти подходящих людей; принял там без достоверных полномочий командование, блефуя при этом предстоящим прибытием больших английских подкреплений; и послал телеграмму премьер–министру, в которой он попросил освободить его с его поста главы Адмиралтейства, восстановить его в качестве генерала (в конце концов, был же он некогда офицером) и передать ему командование антверпенским фронтом. Одновременно он запросил войск и сам распорядился — ещё в своём качестве главы Адмиралтейства — прислать две бригады морских пехотинцев в Антверпен. Эти морские пехотинцы были всем, что он лично имел в распоряжении из сухопутных войск, в основном ещё новобранцы в стадии обучения, из которых большинство в конечном итоге попало в плен. Если кратко, он пытался своим чрезвычайным участием принудить свое правительство к стратегической импровизации, смысл которой был ясен ему, но не им. Естественно, что это совершить не удалось.
Антверпенская авантюра Черчилля не была совершенно бесполезной. Он продлил сопротивление уже дрогнувшей крепости на пять дней и тем самым выиграл то самое время, которое требовалось неповоротливым армиям союзников, чтобы «Гонку к морю» закончить по крайней мере вничью с германскими войсками. Однако не это было идеей Черчилля. Его мысль — посредством поспешного могущественного усиления превратить Антверпен в основу контрнаступления в тылу стремившихся на север германских войск, а войну на Западе, прежде чем она превратится в позиционную, ещё и выиграть посредством «битвы при Каннах» — никто не постиг. Правда, он её никому и не сделал постижимой. Что осталось, было всеобщее недоумение относительно его эксцентричного поведения и озабоченные разговоры по поводу беспощадного жертвования им своими морскими новобранцами. Перед общественностью и также перед своими коллегами он выглядел как человек, готовый по неожиданной прихоти бросить одну из высших правительственных должностей ради военной авантюры местного значения, которая к тому же не удалась! Его репутация была подмочена.
Он ещё не был обескуражен, и его стратегическая прозорливость не пострадала. После того, как Западный фронт застыл в окопах, он отчётливо увидел, что теперь к победе существует только два пути: либо следует изобрести нечто такое, что победит окопы, сухопутный корабль, который прокатится над окопами и полевыми укреплениями и всё, что там есть, сможет похоронить. Или следует посредством теперь уже гигантского флангового передвижения открыть новый фронт, на том месте, где ещё нет никаких окопов и долговременных укреплений — на юго–востоке Европы, из Балкан.
Зимой 1914–1915 гг. озаботился тем, чтобы вступить на оба пути — снова на свой страх и риск. Примечательно, что в 1918 году в конце концов победа союзников была достигнута точно обоими этими путями: танк, конечный продукт экспериментов Черчилля с «сухопутным кораблём», дал до той поры безуспешным наступлениям на Западном фронте наконец тактическое преимущество над обороной; а крах Турции и Болгарии, который привёл к прорыву открытого и незащищаемого юго–восточного фланга немцев, подвигнул Людендорфа 29 сентября отказаться от дальнейшей борьбы. Однако эти запоздалые подтверждения его идей 1914 года мало помогли Черчиллю. Его идея «сухопутного корабля» или «танка» расценивалась вначале как фантастическое чудачество, отвергнутая армией со смехом уже потому, что она вышла из стен Адмиралтейства. Она на долгие годы была задвинута в дебри консервативно–бюрократических возражений. Идея Балканского фронта не осталась запрятанной: Черчилль пробил её против всех сопротивлений и сомнений, однако привёл её к цели лишь в искалеченной форме. Её результатом была в конечном счёте несчастливая Дарданелльская (она же Галлиполийская) операция, которая сломала шею Черчиллю.
Его стратегическая идея была великолепной: Турция, воевавшая с октября 1914 год на стороне Германии, была относительно слабой. Её столица, Константинополь, располагалась у моря, открытая для захвата превосходящей морской державой. Если она падёт, то можно было рассчитывать на крушение Турции. Тем самым устанавливалось по меньшей мере надёжное морское соединение с Россией, можно было посылать в Россию крупные транспорты с оружием и восстановить её уже подорванную способность к наступлению. Однако кроме того: Сербия пока ещё устояла, Болгария ещё не была союзником Германии, в Греции и в Румынии сильные политические силы были готовы идти вместе с союзниками, если они будут победоносны в этих местах: падение Константинополя дало бы им ожидаемый сигнал. Балканы воспламенились бы как лесной пожар, отсюда повергнуть Австрию, и далее угрожать теперь полностью изолированной Германии войной уже не на двух фронтах, а на трёх! Это была стратегия в стиле Наполеона и в его формате; кроме того, как будто изготовленная на заказ для Англии с её огромными военно–морскими силами и её небольшой, но отличной армией — гораздо более подходящая, нежели медленно создавать и обучать массовые армии, а затем проворачивать их сквозь мясорубку статичных сражений материальных ресурсов на Западном фронте.