Уинстон Черчилль - страница 22

Только вот что: проведение такой идеи требовало — в свете опыта Второй мировой войны это стало видно ещё отчётливее, чем тогда — земноводного ведения войны, то есть теснейшего взаимодействия флота и армии. Это казалось недостижимым: Китченер «не верил в Дарданеллы», он верил в возможность прорыва на Западном фронте. Первая ошибка Черчилля была в том, что он слишком быстро и слишком гордо отказался от того, чтобы переубедить Китченера — что, как оказалось позже, не было бы невозможным. В конечном счёте Китченер даже высказался в несколько даже приятном тоне, что он готов «выручить флот», если тот один не может это сделать. Но Черчилль между тем уже нетерпеливо решил совершить это одним флотом, в результате внезапного нападения.

Вероятно, это не было невозможным, но было неслыханно смело: такое предприятие, которое может удаться лишь в том случае, если все исполнители примут участие в нём с убеждённостью и рвением, и при этом несколько превзойдут самих себя. Вторая ошибка Черчилля была в том, что он стал осуществлять это предприятие, хотя всех своих адмиралов он лишь тащил за собой. Они с задержкой и с сопротивлением позволили себя переубедить и чувствовали себя при этом оцепеневшими. Последствия не заставили себя ждать.

18 марта 1915 года флот не без существенных потерь в титанической артиллерийской дуэли практически подавил турецкие форты в проливах Дарданеллы. Если они хотели отважиться на внезапное нападение на Константинополь, то это должно было произойти теперь или никогда. Однако для адмиралов это дело — возможно по праву — теперь стало совсем уж зловещим, и поскольку Китченер между тем к тому же понял, что «флот надо выручить», то они настояли на том, что теперь лучше будет подождать армию. Армии требовалось много времени. 25 апреля она высадилась на полуострове Галлиполи и основала там плацдарм. Однако с плацдарма она никуда не вышла. Фактор неожиданности был утрачен. Турки между тем были в полной силе и стойко держались. В середине мая стало ясно, что грандиозный решающий для исхода войны план Черчилля достиг лишь того, что стал новым окопным фронтом в далёкой Турции.

Что же теперь? Черчилль был за то, чтобы держаться. Он показал теперь в первый раз бульдожье ожесточение, которое до этого было скрыто под жаждой приключений и импровизированной отвагой. Он был готов удвоить силы, бросить в битву самые современные и самые сильные боевые корабли, произвести вторую высадку в тылу у турок. Выставив вперед подбородок, он отстаивал теперь стратегию.

Однако тут адмиралы сказали: нет. Прежде всего это сказал его старый, прочный, восхищавшийся им друг лорд Фишер, которого он вернул в адмиралтейство за полгода до того, преодолев множество сопротивлений и невзирая на предупреждения. Пару месяцев между ними всё шло хорошо, в том числе планы Черчилля относительно проливов Дарданеллы Фишер сначала одобрил. Однако он был среди первых, кто стал придираться к мелочам. Пару раз он ещё дал Черчиллю (к которому он был в своём роде привязан) снова убедить себя. Но затем он раскаялся в своей слабости и в своём сопротивлении стал тем более жёстким и ожесточённым. Операция в Дарданеллах была детищем Черчилля, не его. Однако флот, лучшие боевые единицы которого Черчилль теперь хотел ввести в игру, был его детищем. Был ли план Черчилля в Дарданеллах изначально хорош или плох, он стал теперь во всяком случае основательно пропащим предприятием. Теперь оставалось лишь одно: покончить с этим! Аннулировать! Прочь из ловушки! Спасти флот!

В эти майские дни 1915 года между молодым шефом адмиралтейства и его старым адмиралом разыгрывалась драма, которая, как ни поразительно это звучит, имела нечто от перегретой атмосферы супружеских драм Стриндберга. Молодой и старый, оба стойкие борцовские натуры, оба гордые, своенравные, эгоцентричные, оба до глубин своей души убежденные в себе и в своём деле, были привязаны друг к другу, восхищались, даже любили друг друга. Никто не хотел капитулировать перед другим, каждый хотел продолжать тесное сотрудничество — они сами ещё за пару месяцев до этого шутливо называли себя «наше счастливое супружество» — и вернуть прежнее доверие. Но каждый хотел этого на своих условиях — которые для другого были совершенно неприемлемы, совершенно невыносимы. В особенности Черчилль старался с упрямым шармом склонить старика на свою сторону, веря каждый раз в конце, что вернул его на свою сторону, и не замечая, что как раз временное размягчение Фишера делало его впоследствии тем ожесточённей, как раз наполняло его ядом и мстительностью. 15 мая, в субботу, чаша терпения переполнилась. Фишер объявил в почти оскорбительной форме о своей отставке: «Я не в состоянии далее оставаться Вашим коллегой»; покинул Адмиралтейство не прощаясь, не дал более с собой разговаривать и тотчас же сообщил о своей отставке руководителям партии консерваторов. Он знал, что он тем самым развязывает правительственный кризис и приводит к падению Черчилля. Черчилль, что характерно, этого не знал. Он был настолько занят ведением войны, что больше не обращал внимания на то, что между тем происходило в английской политике — от чего всё же целиком и полностью зависело, должен ли он вести войну или нет.