Улица Королевы Вильгельмины: Повесть о странностях времени - страница 18

Я же больше всего опасался, что Зоя сейчас встанет и уплывет из зала с людским потоком. И вся любовь! Я сам напортил, сам обрубил то слабое и нежное, что только-только наметилось между нами.

Но она не ушла. Наверное, ей было стыдно не меньше, чем мне. Стыдно за меня!

Народ стал возвращаться, негромко смеясь и переговариваясь. Все, как один, улыбались. Представляю себе, что было о нас наговорено в фойе.

И снова Жан Габен берется за прерванное преступное дело.

Я сижу согнувшись, сунув руки между коленями. Молчу. Зоя тоже молчит. Переводить не надо. И так все ясно.

Не знаю, как я выдержал этот мучительный час. Но выдержал. А когда сеанс кончился, нашел в себе силы прошептать:

— Выйдем последними, ладно?

— Как хочешь, — прошелестело в ответ.

На улице было еще светло. Я не решался взять ее под руку. Шли и молчали.

Скверик у дома номер четыре. Часовой у наших ворот.

— Прости меня, — заговорил я внезапно осипшим голосом, чувствуя, что другой возможности больше не будет, может быть, никогда. — Сам не знаю, как получилось.

— Я тоже, — в голосе Зои звучал смех. — Не знаю, как получилось... так громко.

И вдруг мы засмеялись. Оба сразу. И смеялись так громко, так долго, так заразительно, что часовой у ворот тоже заулыбался.

А потом вдруг посуровел:

— Все хиханьки да хаханьки! Возле поста не положено, Проходите, а то возьму да закрою.

— Ну и закрывай себе! Вот напугал.

Сели на открытую со всех сторон скамейку и давай целоваться. Прохожие-венгры идут, косятся. А мы целуемся и смеемся. Пусть смотрят, черт с ними! Пусть смотрят и завидуют.

Так все началось. И так продолжалось. Долго-долго — месяца три или четыре. Работы у меня было очень много, встречались мы только по утрам в столовой. Днями и долгими вечерами я пропадал по разным заданиям. Зоя же стучала: тук-тук. До поздней ночи. Иногда Гуркин силой отгонял ее от машинки.

Упорная!

Уединяться нам не удавалось. Вот только в скверике разве изредка посидеть.

Впрочем, подозреваю, что Зоя и сама не желала уединяться. Недаром же она говорила: «Понимаешь, это вроде не настоящая наша жизнь. Вернемся в Москву — тогда другое дело. А тут все непрочно, все не по-настоящему, игрушечно как-то. Деньги — и то несуразные какие-то — квадрильоны, квинтальоны...»

В Венгрии тогда бушевала невиданная еще в мире инфляция. Общая сумма денег в обращении исчислялась тремя цифрами с двадцатью пятью нулями — даже названия для этой чудовищной математической гусеницы придумано тогда еще не было, А мы, как и все прошлые месяцы, регулярно получали у начфина положенное денежное довольствие в иностранной валюте — сорок тысяч пенге. И отправляли их прямым ходом в поставленный рядом со столом начфина большой ящик — на всю эту сумму даже единой спички купить было невозможно. Хорошо еще, что дошлый майор Афанасьев, заместитель Гуркина по хозчасти, ухитрялся непонятным способом выменивать наше офицерское вещевое довольствие, причем очень выгодно, и столовая никогда не бедствовала. А иногда даже просто шиковала, привлекая на «запашок» всяких совслужащих из разросшихся, как грибы после дождя, совместных советско-венгерских предприятий и обществ.

Даже вытащить Зою в кино мне удавалось нечасто, причем только на советские фильмы. Старые или новые — все равно, лишь бы только артисты говорили по-русски.

Чаще других забегал к нам на «запашок» Костя Пискунов, веселый, простоватый и добродушный кинооператор, назначенный за свои заслуги в области черно-белой пленки главой «Совэкспортфильма» в Венгрии. За столом он громогласно хвастал, как здорово он организовал совместно с венгерским «Мафиртом» прокат советских кинофильмов. И от зрителей отбоя нет, и фильмов организация требует все новых: дай, дай, дай!

Но с течением времени Костя приутих. Лицо у него осунулось, румянец поблек, Веселый зычный голос звучал в столовой все реже. Что-то у него стало не ладиться.

И вот однажды я застал его в кабинете у Гуркина.

— Надо разобраться с делами «Совэкспортфильма», — озабоченно хмурился мой начальник. — Что-то дурят они нашего Костю.

— Дурят, дурят, — горестно закивал Костя. — Совсем перестал народ на наши фильмы ходить. Так ведь не может быть.