Улица Марата и окрестности - страница 6

А через год Кони осуществлял ревизию делопроизводства Трофимова. И для начала несколько раз посетил камеру мирового судьи как частное лицо. «И что же? Вместо прославленного балагана я увидел настоящее мировое, жизненное, чуждое бездушной формальности и равнодушной торопливости разбирательство. За судейским столом сидел умный и трогательно добрый человек, по-отечески журивший участвующих в деле и по-отечески входивший в их нужды и их понимавший... И отношение всех находившихся в камере к Трофимову было особенное: между ним и ими чувствовалась живая связь и взаимное понимание...».

Кони тогда пришел в кабинет к Трофимову с печальным признанием: «Мне больно и стыдно вспомнить, что я настоял на дисциплинарном суде над вами: я не знал вас и понимал вас слишком формально». Дело закончилось дружескими объятиями...

Но что же дело Достоевского? Понятно, что в камере мирового судьи собралось тогда немало публики: всем была охота увидеть знаменитого писателя в «балагане». Сидели в зале многочисленные представители либеральной прессы, а также лихой поэт Дмитрий Минаев, который уже обдумывал свой новый экспромт. Его он и зачитал Трофимову после заседания:

Явившись к мировому судье, Федор Михайлович снова заявил, что прощает обидчика и просил не назначать ему наказания. Было предоставлено слово и ответчику, крестьянину Федору Андрееву – и тот прямодушно сообщил, что был «зело выпимши и только слегка дотронулся до "барина", который от этого и с ног свалился».

Каким оказалось справедливое решение? А вот каким: мировой судья приговорил Андреева к штрафу в шестнадцать рублей – «за произведение шума» и беспорядка на улице.

Достоевскому вердикт показался строгим. Как вспоминает Анна Григорьевна, «муж мой подождал своего обидчика у подъезда и дал ему шестнадцать рублей для уплаты наложенного штрафа».

На что потратил крестьянин Андреев эти 16 рублей, история умалчивает...

Пятиэтажный дом № 3/22, выходящий на Николаевскую улицу – типичный доходный дом дореволюционного Петербурга. Эффектные фасады подчеркивают богатство, пространство использовано с максимальной пользой – для вящего дохода. Владельцы сдавали такие дома под квартиры, конторы и магазины. Иногда с делами справлялись сами, а иногда нанимали управляющего.

Дом № 3 был построен для генеральши Софьи Мор (см. ее монограмму на фасаде), а в начале XX века перешел в руки баронессы Варвары Корф. В то переходное время домом несколько лет управлял Федор Иванович Грус. Нидерландец по рождению, он был вообще энергичным предпринимателем и играл важную роль в питерской голландской общине: был старшиной совета столичной Голландской церкви (что на Невском пр., 20), управлял церковным домом.

Несмотря на то что Федор Иванович не совсем уверенно владел русским языком, это не помешало ему стать художественным критиком и переводчиком. Свои способности Грус, впрочем, оценивал реалистично; вот что пишет о нем известный писатель Василий Ян:

«В Петербурге мне довелось познакомиться с художественным критиком "Петербургской Немецкой Газеты" – Федором Ивановичем Грус. Он переводил какой-то обширный труд немецкого профессора по истории искусства и, плохо зная русский язык, пригласил меня редактировать его перевод.

Грус был женат на дочери известного музыкального издателя Юргенсона, и поэтому в его доме можно было встретить издателя "Могучей Кучки" Митрофана Беляева, критика Владимира Стасова, художников Бакста и Серова, многих других выдающихся деятелей мира искусства того времени».

Перечень знаменитостей, с коими Грус был знаком, нетрудно расширить. Дело в том, что Митрофан Петрович Беляев (о котором речь еще пойдет впереди) поручил Грусу вести финансовые дела своего нотного издательства – и по этой причине Федор Иванович с композиторами общался регулярно. В том числе с Римским-Корсаковым, Глазуновым, Скрябиным.

А еще Федор Грус состоял в переписке со знаменитым немецким поэтом Райнером-Мария Рильке, а во время приезда Рильке в Россию являлся для него своеобразным гидом.