Улица Оружейников.Круглая печать - страница 5

Отец резко обернулся на голос, клинок в руке дрожал.

- Видишь ли, - спокойнее, чем прежде, очень спокойно продолжал Усман-бай. - Наш уважаемый Рахманкул ездил в прошлом году в Наманган, там в полиции он видел тетрадку, которую нашли у всеми уважаемого уста-Тилля. Что в той тетрадке написано, никто в полиции понять не мог. Вот и осталась она там.

Пока отец стоял, обернувшись к Усман-баю, полицейский одернул задравшийся на животе мундир, закрутил усы и боком, осторожно стал пробираться к выходу.

- Вот это новость, дорогие гости, - с угрозой в голосе сказал отец. - Почему же Усман-бай знает об этом, а я не знаю?

- Усман-бай - самый уважаемый человек улицы… - снова было заговорил полицейский, но тот прервал его.

- Мы же родственники, дорогой Саттар, - сказал Усман-бай отцу. - Хотя и дальние, но родственники. Рахманкул пришел ко мне посоветоваться, говорить тебе или не говорить. Я рассудил так: если тебе сказать, ты расстроишься, пойдешь в полицию, будешь требовать тетрадку, а тебе ее не дадут. Ты сам знаешь: в полиции без взятки и говорить не станут. Взятки, конечно, берут все. Но не у всех. Ведь давать взятки нужно уметь. И еще подумал я, зачем тебе эта тетрадка, если в ней все равно никто ничего не может понять. Вот мы и решили ничего тебе не говорить. Не сердись на меня, послушай. Я открою тебе еще одну тайну. Для кого я покупаю у тебя клинок? Не для себя - для полицмейстера Мочалова. Это хорошая взятка, а когда он эту взятку возьмет, я могу потом и просто деньгами дать. Так что ты продай мне саблю для общей пользы. Думаю, рублей тридцать - пятьдесят и все дело-то будет стоить. Получишь ты свою тетрадку.

Пока Усман-бай говорил все это, отец Талиба немного успокоился. Он стоял понурившись, исподлобья наблюдая за гостями.

- Ладно, - сказал отец. - Пусть будет так. У меня другого выхода все равно нет. Я отдам тебе саблю за сто рублей, остальные - стоит тетрадка. Только если не будет тетрадки, вы оба берегитесь. Видите этот кинжал? - Отец выдернул из-за пояса большой узбекский нож. - Он из той же стали, что и клинок. Вот этим кинжалом я обрежу вам обоим уши. Клянусь аллахом, да будет так! Несите деньги.

Деньги у Усман-бая оказались с собой, он быстро пересчитал сотню и сунул отцу. Уста-Саттар отдал ему клинок.

Однако, хотя полицейский явно спешил убраться из этого дома, Усман-бай не торопился уходить. Он взял клинок, осмотрел его внимательно и вежливо спросил:

- А клеймо, дорогой, ты какое поставил?

- Наше клеймо, как у дедов и прадедов. Клеймо правильное, - отвечал отец.

- Спасибо, дорогой, это хорошо, - так же вежливо отвечал Усман-бай. - Только рукоятка у тебя плохая, придется новую заказывать. Рукоятка у тебя очень простая.

- Какая есть, - отрезал отец. - Помните, что сказал, то и сделаю. Обрежу уши.

Трудно гостям после таких слов не потерять достоинства, но два дружка, купец и полицейский, вышли со двора как ни в чем не бывало. Талиб услышал, как, закрывая калитку, Усман-бай тихо сказал полицейскому:

- Кто кому уши отрежет, один аллах знает, а твой длинный язык укоротить давно надо…

Прошло два дня, и за отцом явился какой-то незнакомый полицейский.

- Собирайся, тебя сам Мочалов вызывает, быстро!

- Брать с собой что-нибудь или не нужно? - осторожно спросил отец.

- Не нужно, вечером дома будешь, - отвечал полицейский.

Ни вечером, ни завтра утром отец не вернулся. На третий день пришел русский солдат и передал записку, в которой отец сообщал, что по приказу высшего начальства его как кузнеца взяли на тыловые работы. Отец просил передать ему еды на дорогу и теплую одежду.

«Принесите все это на вокзал сегодня вечером, - писал отец. - Там поговорим».

Вокзал долгое время вспоминался Талибу, как сон: бессвязный, страшный и далекий. Толпы народа на перроне, на путях товарные вагоны, набитые людьми до отказа, крики мужчин, плач женщин, звуки оркестров - русского, сверкающего медью, и узбекского, состоящего из длинных труб, хриплых карнаев, под которые обычно пляшут на базаре канатоходцы, и звонких сурнаев, выводящих - некстати сейчас - свадебные мелодии. А по лицам людей видно, что не на свадьбу идут, а скорее на похороны. На лицах у них тревога и боль, скорбь и отчаяние. Черные паровозы и красные вагоны неподвижны - стена. Все замерло, замолкли оркестры. Несколько богатых узбеков в белых праздничных халатах и в ослепительно белых чалмах движутся среди толпы. Рядом с ним начальство в мундирах с золотыми погонами, с золотыми шнурами на мундирах, с золотыми кокардами на высоких фуражках.