Улинчина тропа - страница 3

Он беспомощно барахтался в снегу. А ночь подкрадывалась все ближе, заводя темноту, как паук сети. Мороз все громче покряхтывал, расправлял свои скрипучие лапы. Вот-вот стиснет горло Кольче, уже каждый вздох ему с трудом дается. Перед глазами туман. Не понять, то ли впереди лиственница качается, то ли медведь-шатун блазнится[1].

Тоска смертная Кольчино сердце сжала. И вдруг видит: мать это ему маячит, манит к себе. Откуда здесь ей взяться? Удивился, но пополз к ней. На локтях, раздирая руки в кровь, рывок за рывком продвигался вперед. Улинча остановится, покачает ему головой призывно и словно отплывает в темноту. Сын боится ее потерять из виду, собрав последние силы, свое тело на руках из снега выкидывает. И вдруг — сам себе не поверил — на твердой тропе оказался. Наконец-то на непослушные онемевшие ноги поднялся. Только хотел мать-старуху нагнать, а она растворилась в воздухе, в последний раз кивнув: иди, мол, за мной.

Тропа, тянувшаяся вниз по склону хребта, вскоре привела Кольчу к зимовью, где были заготовлены дрова. Заботливой рукой припасены спички, соль, строганина[2]. Он затопил печурку, напился горячего чаю, согрел внутренности. И все на дверь поглядывал. Ждал, вот-вот Улинча бочком втиснется, боясь жилище настудить. Не дождался. Сон повалил его на лежанку.

Сколько спал — не знает. Очнулся. Зимовье давно выстыло, а матери все нет. Вышел наружу, следы оглядел. Только его торбаса на тропе отпечатались, другого отпечатка нет. Вверх по тропе поднялся, нашел глубокую рытвину, прорытую в снегу к тропе собственным телом. Но и тут единственный след — его, Кольчин. Подивился, но голову долго над этим ломать не стал. Тем более охота захватила. Расставил силки, и уже к полудню несколько зайцев попалось. А к вечеру удалось подстрелить куропатку. Эхма! То-то сородичи позавидуют.

Что ни день, улов все богаче. Не только белки, но соболя да горностаи сами в руки идут. Потка уже плотно набита пушными шкурками, а Кольче всё мало. Но на шестой день ни с чем вернулся, на седьмой — снова пусто. В зимовье ненароком споткнулся о собственное ружье, а оно заряжено. Раздался выстрел, пуля висок ему царапнула, в стену с визгом впилась… Не стоит больше судьбу испытывать, понял охотник. Домой собрался. Тропа скоро вывела на вершину хребта, откуда рукой подать до знакомых мест.

Удачливый добытчик огляделся, чтобы проход в скальной гряде приметить. Аккурат возле скалы, очертаниями Улинчу напоминавшую, тропка начало брала.

Хэх! С такой приметой не заплутаю, обрадовался. Заспешил в сторону родного селения. А сородичи по-прежнему от голода пухнут. Кольча пушные шкурки, добытые в кутугунде, заветном урочище, полном зверья, на провиант и ящик спирту в фактории выменял. Приволок угощенье в село. Начал пьяную похвальбу. Теперь он, полукровка, появившийся на свет из семени белого бородатого чужака, наипервейший охотник по всей Чарской долине. Баятай с недавних пор не Улинчу, его выделяет.

Сородичи верили, и… не верили. Вроде не поспоришь: Кольча единственный в эту зиму с добычей вернулся, спас их от голодной смерти. Но помнили и то, как неохотно он покидал теплую лежанку и брался за ружье. Не иначе, Улинчины охотничьи трофеи за свои выдает.

— Так и быть, — снизошел Кольча. — Укажу тропку, ведущую к урочищу Баятая… Во-он, — показал он пальцем в сторону каменной гряды. — Видите, каменная баба скособочилась? Рядом отворот. — Пригляделся, и ткнул пальцем левее: — Нет, возле той скалы, кажись, тропка начало берет. Те каменья больше с Улинчей сходство имеют. Или… — указал совсем в противоположную сторону, — вон те? Тоже вылитая мать-старуха.

Вскоре сородичи к его поискам интерес потеряли, только смеялись. «Ммм! — скрипел как от зубной боли парень. — Расквиталась все же со мной Косоглазая. В каждом камне, в каждой скале блазнится».

С тех пор Кольчу у биваков геологов все чаще стали видеть. Он пришлым в тайге людям о своих охотничьих подвигах рассказывал. Те слушали и, случалось, подносили парню выпивку. Изрядно хлебнув огненной воды, сын Улинчи и кудлатого геолога отправлялся на каменную гряду — все же не терял надежды отыскать тропу в кутугунду и утереть нос сородичам. Но как-то, поднявшись на «каменную бабу», так эвенки завал на хребте называют, сорвался вниз. И сломал себе шею.