Улыбка лорда Бистузье - страница 20
— Ничего не нужно, — ответил Стасик, не поднимая глаз.
— Может, за каким лекарством нужно в Ташкент съездить? Ты узнай, ладно? — вкрадчиво продолжала она. — Лично я с удовольствием.
И по тому, как отшатнулся от нее Стасик, как задрожали его губы, Стелла поняла, что сказала обидное.
— С удовольствием? — переспросил Стасик. — С удовольствием можешь лекции читать. А деда моего не трогай!..
— Так я же… — Стелла растерянно развела руками.
А солнце в окнах стояло и правда замечательное. Каждый день спрашивали мы Стасика — как дедушка.
— Уколы делают, — отвечал он.
Однажды Стасик появился совсем грустный. Мы всполошились: что с дедом? Стасик вздохнул:
День рождения у него завтра. А он в больнице.
Поправится — выйдет, — сказал я. — Все будет хорошо, ты не волнуйся. Он же танкист.
Танкист-бульдозерист, — поправил Стасик. — Он часто вспоминал, как после войны сменил танк на бульдозер. Любил он его. Говорит, пока работал бульдозеристом — продолжал считать себя танкистом…
— А давайте мы ему торт испечем! — загорелась Стелла. — И завтра поздравим с днем рождения. Я могу испечь.
Не надо торт. — мотнул головой Стасик. — Он сладкого не любит.
А что любит? — во взгляде Стеллы можно было прочитать готовность испечь, сварить, засолить, изжарить что угодно — лишь бы дедушка Абдурахман был доволен. И Стасик тоже.
Стасик подумал. И сказал неожиданное:
Он песню любит. И листья любит. На свой день рождения дед всегда ставит свою любимую пластинку и слушает раз десять — не меньше.
Что за пластинка?
Вальс. Про то, как на фронте один гармонист играет в лесу вальс, а бойцы слушают,
А что за листья? — не выдержал я. — Ты сказал, что он любит листья…
Стасик заулыбался.
Примета у него такая, Он ведь плохо видеть стал. Зрение сильно ослабло. Он мне сказал, что времена года теперь различает по звукам.
Как это — по звукам?
— А очень просто. Зиму — но скрипу снега, осень — по хрусту листьев под ногами. Примета у него есть, — Стасик снова вздохнул. — Он мне однажды вот что про нее сказал. Если, говорит, услышу скрип снега, считай дотянул танкист до зимы, а значит, переползу ее, вражину, и обязательно встречу весну… Он и осень так же ждет. Верит, что, если захрустят листья под ногами, значит, он и осень победил.
Я скосил глаза в окно. Солнечные блики плясали на листьях — еще по-летнему сочных, зеленых. Осень пока ни на граммулечку не напоминала о себе, хотя уже вовсю листала дни сентябрьского календаря. После урока можно было даже загорать — духовка лета не спешила остывать, будто природа замешкалась и забыла выключить ее,
Может, через месяц желтые листья появятся… — неуверенно протянул я. — Знаешь, как бывает? Жарко-жарко, а потом — Р-раз, и сразу золотая осень! Вот дедушка твой и пройдет по хрумким листьям. Если любит это…
Очень любит! — подхватил Стасик, — Когда начинается листопад, он или без конца по саду гуляет, или просто на тахте там сидит и листья ловит. Чудак…
После уроков я заглянул в актовый зал. Сквозь его приоткрытые двери лилась музыка. Новобранцы оркестра репетировали на новеньких духовых инструментах, которые подарили шефы.
Музыканты раздували щеки и пучили глаза, барабанщик, поставив ногу на «лапу», старательно доставал колотушкой тугой бок барабана, огрызавшегося сердитым гулом. Репетицию проводил учитель пения Михаил Харитонович Бялый. Сквозь хаос звуков в зале, где, казалось, никто не желает слышать собрата по оркестру, с трудом вызревал «Марш энтузиастов». Духовики готовились к концерту. И тут меня осенило: а что, если…
Оглушенный этой мыслью, я закричал;
— Михаил Харитонович, можно вас на минуточку!
Мой жалкий писк захлебнулся и утонул в Гольфстриме звуков, в их неодолимом водовороте. Казалось, это многоголосое и бессвязное пищание, уханье, рев никогда не остановятся. Наконец я не выдержал, выдрал листочек из тетрадки и написал: «Михаил Харитонович, есть очень срочное и важное дело. Надо помочь хорошему человеку. Прошу вас выйти в вестибюль, здесь — ужас, ничего не слышно», И передал листочек учителю.
Пробежав глазами записку, Михаил Харитонович вдруг воздел руки над головой, поставив их крест-накрест. И произошло чудо. Сходу натолкнувшись на незримую, но строгую преграду, тайфун звуков задрожал, притормозил, с визгом взвился напоследок. ввысь и, словно больно ударившись в потолок, бессильно рухнул и умолк, оглушенный, укрощенный. В тишине, непривычно кольнувшей уши, Михаил Харитонович сердито спросил меня: