Улыбка навсегда - страница 14
— Спокойно летят, не торопятся… — сказал Белояннис и спрыгнул с плеч Одиссея. — Теперь твоя очередь, — обратился он к Аргириадису, но тот молча покачал головой и лег на нары лицом к стене.
— Может быть, там, на Крите… — неуверенно проговорил Одиссей, но Никос не дал ему кончить фразу.
— Нет, друг мой, — жестко сказал он Одиссею, — чем меньше мы будем надеяться на королевскую армию и на королевский флот, тем лучше будет для нас и для Греции. Никто не освободит Грецию, если мы сами ее не освободим.
— Сначала кто-то должен освободить нас самих, — пробормотал, не оборачиваясь, Аргириадис.
Никос промолчал.
Комитет политзаключенных требовал от тюремного начальства, чтобы все заключенные Акронавплии были освобождены. Но это требование было решительно отклонено. Более того, в последние дни тюремная охрана усилилась, а на сторожевых вышках были установлены пулеметы. А вскоре в Акронавплии появились и немцы. Тюремная охрана тут же была сменена, и надзиратели, переходя из камеры в камеру в сопровождении немецких солдат и офицера, стали по списку передавать заключенных «на попечение оккупационных властей».
Никос заметил, что у немецкого офицера в руках был точно такой же список, как и у надзирателя. Морщась от напряжения, немец выслушивал фамилии, бегло осматривал заключенных, ставил возле каждой фамилии какой-то значок. Дойдя до фамилии Аргириадиса, он сделал знак солдатам, те взяли его под руки и повели. В дверях Аргириадис обернулся, хотел что-то сказать, но не успел: его вытолкнули в коридор.
— В чем дело? — спросил Никос у надзирателя. — Куда его увели?
Надзиратель сделал вид, что не расслышал вопроса. Вместо него ответил немецкий офицер.
— Не беспокойтесь, — сказал он на довольно скверном греческом языке, — идет обычное распределение. Слишком большая концентрация, понятно? Возможны эпидемии, понятно?
Ответ фашиста был довольно корректен, но Никос не стал с ним разговаривать. Он молча отошел в угол камеры и сел на нары. Да и какие могли быть разговоры? Все было ясно без слов: политзаключенные Акронавплии стали «военной добычей» немцев, и оккупанты распоряжались этой добычей по своему усмотрению.
Весной 1943 года Никос был переведен из концлагеря в тюремную больницу «Сотириа», которая находилась в афинском предместье Гуди. За плечами было два с лишним года фашистских концлагерей, страшная голодная зима 1941–1942 года, когда по всей Греции на улицах городов лежали трупы умерших голодной смертью людей.
Собственно, бежать можно было бы и во время переезда: то было самое начало огненных двадцати пяти дней сорок третьего года, когда отряды андартесов начали одновременные боевые действия против немцев в Фессалии, Румелии, Македонии и Эпире. Взрывались мосты, горели пакгаузы, летели под откос воинские эшелоны. Эта мощная операция по уничтожению вражеских коммуникаций была начата частями ЭЛАС по просьбе союзников как отвлекающий маневр для маскировки высадки в Сицилии. Об этом Никос, конечно, тогда не знал. Машины, на которых везли истощенных узников концлагеря, несколько раз останавливались, конвойные залегали на обочинах дороги и открывали беспорядочную стрельбу, но Никос был слишком слаб, чтобы двигаться. Молча стискивал зубы и ждал конца перестрелки. Другие молились: ведь партизаны могли, не разобравшись в азарте боя, кинуть гранату в фургон.
Лечение в больнице «Сотириа» сводилось к разрешению не вставать с койки. Кормили так же, как и в лагере: гнилые бобы, в которые добавлялась гнилая же травка. Но у многих заключенных были родственники в Афинах: узнав каким-то образом о переводе, они стали приносить передачи. Итальянцы, охранявшие больницу, не препятствовали этому: львиную долю передач они забирали себе. Остатки по-братски делились заключенными: у Никоса, например, родственников в Афинах не было, и ждать передачи было не от кого. Перепадали овечий сыр, чеснок, один раз даже принесли бутыль с вином — правда, сильно разбавленным.
Никос понемногу отходил. По ночам напряженно прислушивался к недалеким выстрелам: потом оказалось, что буквально под боком полигон, на котором расстреливают заключенных, заложников, взятых в плен партизан. Но иногда, в тихие ночи, со стороны Афин доносилась другая, настоящая стрельба. Руки тосковали по оружию; пора было на свободу, в горы, к своим.