Умирающая партия - страница 2

Затем «иллюминация» кончилась, бары вернулись в свои родовые гнезда и принялись за усмирение и обуздание. Два года прошло и принесли они много нового и неожиданного. Реакция торжествовала и благополучно длится до сих пор. Почему же так быстро исчерпался запас революционной силы, который веками копился в душе «трудового крестьянства»? И невольно напрашивалось сравнение русского крестьянского движения с курляндским и лифляндским, например, движением: чтобы подавить революцию в этих двух губерниях, пришлось наводнить их войсками; чтобы смирить русского мужика понадобилось лишь по 4-5 сотен казаков на губернию. Отчего такая разница? Ответ простой: в Курляндии и Лифляндии большинство сельского населения – батраки, или же мало отличающиеся от них крохотные собственники. Против них выступает, хотя и сплоченная, но небольшая группа крупных помещиков и богатых крестьян. Между тем: и другими нет почти никакого буфера, никакого промежуточного слоя который мог бы притупить остроту классовой борьбы. Сельский пролетариат стоит лицом к лицу с земельными собственниками, и поэтому действия его планомерны, а революционное настроение сознательно и продуманно. А русская деревня и «трудовое крестьянство», о социалистических воззрениях которого так много говорили господа социал-революционеры? Оно оказалось действительно революционным по отношению к самодержавию и помещикам, но эта революционность отличалась всеми признаками и всеми недостатками мелкобуржуазной революционности. В ней не было стойкости, не было организованности: стихийные набеги на помещиков и стихийные побеги от казаков, поджоги усадеб – и хлеб-соль перед приехавшим губернатором, отчаяние, подымающее топор, и отчаяние, смиренно снимающее шапку – все перемешалось в этом взбаламученном мире крестьянского бунта. Ураган сословной ненависти, пронесшийся над деревней, не привел к выдержанной классовой борьбе, да и не мог привести к ней, ибо в аграрной революции не класс боролся с классом, а сословие угнетенных, принадлежащих к различным экономическим группам, боролось с сословием привилегированных. Барин-то был один – это верно, но мужик, восставший против него, был-то мелким собственником, то идущим в гору, то безлошадным – и чувствуя свою разношерстность, держал на всякий случай камешек в кармане и против соседа. Пока общими усилиями барина гнали, забывали о своих внутренних раздорах, о своих собственнических счетах. Но когда оказалось, что барин сильнее, чем казалось, общее возбуждение быстро прошло и камешку дали надлежащее употребление. Вчерашний бунтовщик опять склонил свою мохнатую голову и, хотя с опаской и с оглядкой, стал «божью землю» покупать в Крестьянском банке. В мелкобуржуазном революционном крестьянине проснулся жалкий, забитый мелкий собственник. Ни бог Царского села, ни бог из переднего угла не помогли ему: он разочаровался в обоих. И стоит он среди соперников – односельчан и заплечных дел мастеров одинокий, без идеалов, и без надежд на своем мещанском распутье: на месте останется – последнее потеряет, вперед пойдет – без попутчиков погибнет, назад идти – дороги нет. И только новый подъем революционного движения в городе выведет его из этого оцепенения, толкнет его на старый революционный путь, заставит разбить идола, в которого он уже перестал верить. В противоположность рабочему классу, он не ставит себе определенных и ясных задач, не действует организованной массой, он бессознательно подчиняется общему течению и, хотя он хороший помощник в революции, но роль вождя не суждена ему. Можно победить с ним, но не под его руководством.

Для социал-революционеров этот тяжкий урок действительно прошел недаром. Чем более они превозносили «трудового мужичка», тем более ополчались на него в последствии. Некоторые уже успели раскаяться в былых увлечениях и оповестили о том почтенную публику. «Ткнули нас барским носком в физиономию, – мы и замолчали», злобно пишет, например, эсэрствовавших литератор Энгельгардт. Огорчение охватило, однако, не одного Энгельгардта: во влиятельных партийных кругах поднялся вопрос уже не о барском сапоге и мужицкой физиономии, а о гораздо более важной для социал-революционеров вещи: о «трудовом крестьянстве». Существует ли оно? И если существует, то чем объясняется его слабость? Грозные вопросы для партии, у которой с «трудовым крестьянством» связана вся программа и тактика! Ведь поставить их – значит усомниться в самих себе, поставить под сомнение и социализацию и все народнические теории! И однако, усомнившиеся нашлись. В одном из номеров официального социал-революционерского органа «Знамя труда» помещено изложение статьи г. Е.В.-ова (всей статьи редакция почему-то не решилась поместить), содержание которой сводится к следующему. В настоящее время в русской деревне уже произошло экономическое расслоение крестьян на различные по своим интересам группы. Скрывать этого не приходится. Каждая экономическая группа крестьянства и в политике преследует совершенно различные цели. Так, например, в местах, где общинное земледелие исчезло, беслошадные пролетаризованные крестьяне сознают свое жалкое положение, но не видят никакого выхода, кроме разрушения современного строя и отобрания у богачей имущества. Но социалистический идеал далек от них: по своему настроению это анархисты-индивидуалисты. Следующей группой являются малоимущие крестьяне, живущие своим трудом. В тех обществах, где земля находится в общественном пользовании, они стремятся к справедливому ее распределению, к социализации. Это и есть «трудовое крестьянство». Напротив, там, где земля разверстана на отдельные участки, эти трудовые крестьяне уже желают вести самостоятельное хозяйство. Они борются против царизма, но к социализму не склонны. Они только «демократически» настроены. И наконец, четвертую группу представляют собой деревенские кулаки; они являются капиталистами – предпринимателями в хозяйственной жизни и черносотенцами в политике. Очевидно, что социалистическая партия из всех этих групп может опереться только на вторую – на «трудовое крестьянство». Но как велика его численность? 4,8 процентов всего крестьянства, то есть менее двадцатой части, отвечает г. Е.В-ов. Так как очевидно, что на такую слабую силу опереться нельзя, и социализацию при ее помощи провести невозможно, то г. Е.В-ов делает такой вывод: необходимо пересмотреть партийную программу и тактику, и для пересмотра созвать съезд всех политических партий, работающих в деревне. Сделать такой вывод – значит, собственно говоря, поставить крест на социал-революционной партии, и понятно, что официальный орган, поместивший эту статью, всячески старается опровергнуть г. Е.В-ова. Но уже одно то, что эта статья помещена, указывает на то, что настроение г. Е.В-ова имеет сторонников в социал-революционных партийных кругах, является определенным течением партийной жизни. Правильнее было бы, впрочем, сказать – не течением, а последним вздохом. За последние полтора года ряды социал-революционеров неустанно редели: от них отошли сперва народные социалисты, потом почтительно отмежевались трудовики. Но и те и другие были еретиками, и можно было спорить, они ли отлучили от себя социал-революционеров или социал-революционеры – их. По соображениям партийной социал-революциониской чести, модно было утверждать и последнее. Но когда в официальном партийном органе приходится своему же единомышленнику доказывать свое право на существование – это значит, что ересь заняла в сердце самих праведников, что соблазненных, пожалуй-то больше, чем верующих!