Уничтожить Париж - страница 31

Тут — до того, как генеральская машина тронулась — появилось несколько машин с красными крестами, безуспешно пытавшихся обогнать нас. Несмотря на их требование дороги, мы стояли неподвижно и вынудили их съехать в кювет. «Тигры» ни из-за кого не останавливаются; «тигры» никому не уступают дороги.

Мимо нас пробежал лейтенант-пехотинец, за ним следовал офицер из полевой жандармерии, чей значок-полумесяц зловеще блестел в темноте[48]. Он выхватил револьвер и, казалось, моментально утерял способность к цивилизованным формам разговора. Я услышал, как он орет на ходу:

— Это вредительство! Кое-кто за него поплатится! Какой болван командует этим сборищем идиотов?

Он был очень уверен в себе. Люди, носившие форму полевой жандармерии, обычно не боялись ни человека, ни дьявола, ни даже самого фюрера. Обыкновенный генерал был для них легкой добычей. К счастью, обыкновенным генералом Мерсель не был. Он тоже не испытывал страха ни перед человеком, ни перед самим дьяволом, и думаю, к фюреру особого почтения тоже не питал.

— «Тигры»! — раскатился вдоль колонны его громовой голос. — Я отдал приказ: возобновить движение! Мы ни из-за кого не останавливаемся! А что до тебя, — он повернулся к тем двоим, оттолкнул жандарма и обратился к лейтенанту, — советую убрать с дороги свои жалкие инвалидные коляски, если не хочешь, чтобы их раздавили. К тому же, — добавил он, — возвращайся назад по кювету. Думаю, выяснишь, что так безопаснее.

«Тигры» покатили вперед. Немного проехав, мы нагнали еще одну колонну людей, почти столь же причудливую, как сумасшедшие из Кана. Прежде всего, на всех была форма немецкой армии, но состояла колонна из половины народов Европы. Там были русские, украинцы, боснийцы из мусульманской дивизии, эльзасцы, венгры, поляки, итальянцы. Мало того, у всей колонны в ее многонациональном сознании была явно всего одна мысль — бегство. Они беспорядочно бросились к нам со странной смесью страха и решимости. Мы подняли веселый шум, когда авангард этой бегущей толпы пронесся мимо нас.

— Немецкая армия! — злорадно заорал Порта. — Да благословит ее Бог! Если б только Адольф мог это видеть… — Указал на быстро бегущую группу солдат из десантного полка. — Если б только это мог видеть Герман[49]!

— Может ли быть, — весьма напыщенно спросил Барселона, — что мы проигрываем войну?

— Ни в коем случае! — крикнул Порта.

Наш хохот звучал в танке безумно.

— Эй! — крикнул, выглянув снова, Старик. Это кто нас нагоняет?

То был кавалерийский отряд. Всадники налетели яростным галопом, грозили саблями дезертирам и рассыпались широкой лавой, чтобы окружить всех. По красным воротникам мы узнали в них казаков-власовцев[50], мастеров таких дел. Они неслись как демоны, стоя в стременах; ноздри их маленьких, сильных лошадей были в пене. Раздались резкие команды по-русски, засверкали сабли. За несколько минут казаки с дикими криками окружили всю колонну. Некоторые из них спешивались, врывались в мятущуюся гущу тел и рубили направо и налево, пока мы не увидели в отдалении реки крови. Никто из дезертиров не оказывал сопротивления. Может, были чересчур перепуганы, может, побросали оружие в начале панического бегства.

Продолжать двигаться «тиграм» было невозможно. Мы наблюдали эту сцену с отвращением и ненавистью. Только такой жестокости и можно было ожидать от казаков. На наш взгляд, немецкая армия могла бы вполне обойтись без их помощи. Мы видели, как офицер из полевой жандармерии похлопал по плечу русского командира, очевидно, поздравляя с хорошо выполненной работой, и наш гнев тут же возрос. Многие русские повели коней к протекавшей неподалеку речушке и теперь, лежа на животах, пили воду бок о бок с ними. Зрелище было не особенно удивительным, в казачьих полках человек и конь — ровня.

Танки были вынуждены временно остановиться. Теперь казаки шли к нам, их маленькие черные глаза безумно блестели. Один, крепко сложенный, с лычками на погонах, остановился у нашего «тигра». От него несло перегаром. Сабля у него была в ножнах, нагайка в руке.

— Привет, господа!

Он поднял на нас взгляд и засмеялся. Я чувствовал, как мои друзья пышут ненавистью.