Unitas, или Краткая история туалета - страница 20
В летнее время нечистоты удалялись из Петербурга при помощи городских и частных ассенизационных лодок, стоявших по берегам рек Смоленки и Ждановки. Эти лодки имели особое устройство: наполнялась только средняя их часть, носовая же и кормовая оставались свободными. В носовой части нередко устраивалось временное жилье для рабочих. Каждая такая лодка вмещала до трехсот возов нечистот, с воза бралась плата — 30 копеек (триста умножить на тридцать… деньги ехали немалые). Увозились нечистоты ранним утром далеко за Лахту (примерно в пятнадцати километрах от Петербурга), где и спускались в море. Когда лодки возвращались, то запах был «самый ничтожный», но все равно узнаваемый. Французский путешественник маркиз де Кюстин отмечал в своих «Записках о России» в 1839 году: «Тележки, назначенные для вывоза городских нечистот, малы и неудобны; с таким снарядом один человек и одна лошадь не могут много наработать в один день». Однако же ездили не по разу, но только ночью.
Художник-маринист, военный офицер, внук А. Н. Радищева, А. П. Боголюбов вспоминал в своих «Записках моряка-художника» (1847 г.):
«Натура моя была крепчайшая, я только бледнел, но ум пропил — много что раза три в жизни. Раз, возвращаясь зимой ночью с какой-то попойки, я был в хмелю. На парах начал буянить с братом и Эйлером, отстал от них. Вижу, тянется передо мной вереница говночистов. В пьяной башке мелькнула мысль, что они близко проедут около моего дома, я присел на полозья одного из ящиков и, несмотря на ароматы, сейчас же заснул. И каково было мое удивление, когда меня разбудили ночные деятели уже далеко за городом на кронштадтской косе, куда это добро сваливалось. Хмель прошел разом, и я побрел домой, проклиная судьбу, и притащился к себе, когда уже светало. Черт меня дернул нарисовать себя в этом плачевном виде, и тогда молва сделалась всеобщею, несмотря на то, что я показывал карикатуру только приятелям».
Другой художник, М. В. Нестеров, запомнил, как вывозили нечистоты в Москве:
«Мне нельзя было забираться далеко от Ордынки, от строящейся церкви, куда мне предстояло ездить ежедневно на работы. Квартира должна быть вместительная, не менее шести-семи комнат, причем необходима была одна большая под мастерскую. Начиная с утра я ежедневно отправлялся на поиски, но ничего подходящего не было… И вот однажды читаю: сдается квартира о семи комнатах на Донской. Еду на Донскую… Вот и дом № 28, богатый, не старый, трехэтажный, Вхожу, лестница чистая, удобная; квартира наверху… Светлая, с большим залом 14 на 10 аршин, что мне и нужно. Не откладывая в долгий ящик, стал оборудовать квартиру по своему вкусу… Сердце радовалось, так все было удобно, уютно, хорошо. Из окон перспектива по обе стороны: налево — к Калужским воротам, направо — к Донскому монастырю… Погода стоит жаркая — май месяц. Ложусь, на ночь открываю окна. Однако часу в первом просыпаюсь от какого-то неистового грохота, такого равномерного и бесконечного. Что бы это могло быть? А грохот на Донской несется неустанно. Совсем проснулся, не могу уснуть. И чувствую я, что, кроме грохота, чем-то смущено и обоняние мое. Встаю, подхожу к открытому настежь окну и вижу: от самой Калужской площади и туда — к Донскому монастырю, не спеша громыхают сотнями «зеленые бочки». Донская, моя прекрасная Донская, с липовыми аллеями по обе стороны широких панелей, входит в число тех улиц, по которым каждую ночь до рассвета, чуть не большую часть года, тянутся со всей Белокаменной к свалкам ассенизационные обозы. И так будет, пока отцы города не устроят канализацию».
А ведь дело-то происходило в 1910 году, совсем недавно, еще и ста лет не прошло. Но и для Петербурга это была типичная картина.
Удаление экскрементов из выгребных ям производилось вычерпыванием с помощью специального черпака (в редчайших случаях — насосами) в открытые бочки или ящики. Навоз вывозили нередко в простых телегах, непокрытых вовсе или прикрытых куском грязной рогожи.
Кроме городского ассенизационного обоза, размещавшегося на Васильевском острове (33 ящика и 21 бочка с герметическими затворами, 59 работников), было множество частных золотарей. Для открытия подобного промысла не требовалось особых разрешений. Чтобы стать золотарем, надо было иметь лошадь, телегу и до сорока рублей на покупку ящика. И еще желание работать со специфическим продуктом, готовность жить артелью, в небольшой трудовой колонии, отдельно от других людей, не пользоваться почетом в обществе и не ждать ни наград от него, ни даже благодарности — одно презрение.