«Упрямец» и другие рассказы - страница 36
Все же я нашел в себе силы высвободить свою руку из-под ласкового шелкового локтя и подойти к роялю.
— Садитесь, мадам. Посмотрим, как расцветает ваш талант.
Японские брови слегка нахмурились.
— Садитесь… Послушание — первая добродетель ученицы.
— Хорошо, — сказала она чуть слышно и села на круглый табурет.
Придвинул и я свой стул на расстояние, определенное привычкой и правилами приличия. Она подняла свои белые руки, широко раздвинула пальчики, как для мощного аккорда, и действительно ударила по клавишам так, что рояль застонал. Потом откинулась всем корпусом назад. Табурет был без спинки. Я испугался, что она упадет.
— Что с вами, мадам? Что вы?.. Элен! — бросился я за водой.
— Эх, вы, — уже смеялась сенаторша. — Оставьте в покое Элен…
Она встала, подошла ко мне и положила руки мне на плечи. Глаза ее — нет, не только глаза, даже зрачки ее сузились, а губы жадно приоткрылись…
Я оцепенел: если пропадет урок, я не получу своих двадцати пяти франков, я не доберусь тогда за пятнадцать километров до нашей квартиры, где погибает мой несчастный товарищ. Холодные капли поползли у меня под волосами, коснулись, наверное, нежных пальчиков…
— Мадам…
— Что, мон пти, — прохрипел ее голос в алом колокольчике губ.
Моя жалкая улыбка была понята как попытка пошутить, а француженки умеют ценить шутки.
— Из меня, мой милый, никогда не выйдет пианистки…
— Но я… я хочу получить свои двадцать пять франков!
В эти слова я вложил свои последние силы.
О мать, породившая бешеных фурий! Даже твой лик не мог бы сравниться с преобразившимся мгновенно лицом этой прелестной сладострастницы. У Медузы со змеями вместо волос вряд ли могли быть такие убийственно злые глаза. Она, повелительница Парижа, желанная добыча всех знаменитых любовников, доверилась ему… а он, этот червяк, этот червяк… предпочел…
— Элен! — закричала она с перекошенным от злости лицом и бросилась в свои покои, вся словно запылав в огненном пеньюаре…
Хлопнула дверь, она исчезла, но голос ее гулом отдавался по дому:
— Элен!.. Элен!..
Я стоял ни жив, ни мертв.
Да, я и до сих пор не понимаю, действительно ли я ждал денег, или просто у меня не было сил бежать. Скорее всего я, как все опозоренные и раздавленные чужим презрением несчастные, все еще надеялся объяснить кому-то, почему я так поступил, почему я заговорил о деньгах, почему я не мог потерять этот урок.
— Месье, месье… — позвала меня из-за двери, ведущей к выходу, та самая горничная Элен, которая должна была спасать от меня свою хозяйку.
— Идите сюда, идите сюда!
Я поплелся за ней на лестничную площадку.
— Мадам очень сердится, — тихо сказала мне горничная, прикрывая за собой дверь. — Господи, какой вы бледный. Успокойтесь, успокойтесь же… Вот вам деньги.
Девушка подала мне монету, но мои одеревеневшие пальцы не удержали ее, и монета зазвенела по каменным ступенькам.
Не помню, нагнулся ли я, чтобы посмотреть, куда она покатилась, или хотел ее поднять, или поскользнулся, — но я без памяти загремел вниз по лестнице.
…Забытье продолжалось шесть или семь дней. В себя я пришел в нашей мансарде. По одну сторону моей постели вздрагивали желтые веки на желтом лице моего выздоравливающего приятеля, а с другой стороны меня озаряли чьи-то глаза и радостное сияние какого-то лица…
Да, если бы сама весна могла явиться в сумрачную каморку двух несчастных бедняков, она, вероятно, выглядела бы именно так — стройная и светлоглазая, она именно так улыбнулась бы животворной улыбкой, так положила бы свои волшебные пальчики мне на лоб и таким же певучим голоском промолвила бы:
— Очнитесь, очнитесь…
— Элен! — воскликнул я, но напряжение, с каким я старался припомнить, что со мной было, снова лишило меня сил.
Когда я опять пришел в себя, я уже лежал высоко на подушках и сжимал в своих руках жесткие от домашней работы, доверчиво отдавшиеся мне руки.
…Элен с помощью швейцара подняла меня с сенаторской лестницы, вызвала врача и привезла домой, найдя адрес в моем паспорте.
А здесь ее, разумеется, ждал еще один одинокий больной…
Семь дней — и каждый день по два раза к нам приходил врач. Наша комнатка превратилась в аптеку.