«Упрямец» и другие рассказы - страница 43

— Смотрите, — говорит, — как Михал повесил нос, ну, точь-в-точь болотная цапля!

Солдаты засмеялись — через силу, конечно, потому что земля кругом гудела и балки над нашими головами трещали. А тут и капитан взглянул на меня, да и решил за мой счет развеселить ребят.

— Ну как, бай Михал? До сих пор не можешь достать ранец?

Все, понимаешь, ровно сговорились меня этим проклятым ранцем дразнить. Разозлился я, хотел что-то сказать начальству, но тут с наблюдательного поста раздался сигнал, и мы все вскочили. Из блиндажа едва выбрались — до того обвешаны были ручными гранатами… Началось большое сражение. Огонь переместился, зато налетели с той стороны и черные, и желтые, и белые — каких только они не набрали по всему свету. Не желал бы я тебе встретиться с ними в ночную пору!.. Пожиже стали их цепи, но несколько ручных гранат взорвалось и в наших окопах. Мы бросились в атаку. Как все было, разве теперь припомнишь? Знаю только, что врага мы отбили, а потом погнали его и гнали, пока душа в теле держалась.

Вот тут-то все и случилось.

Я остановился, чтобы вытереть рукавом пот со лба. Вдруг из лесочка выскочил француз. Побежал. Гляжу — хромает. То ли ранен, то ли ногу как-нибудь вывихнул. Я был такой усталый и так ослаб, что, наверно, дал бы ему уйти, если бы не увидел у него на спине желтый ранец. Он прямо сверкнул мне в глаза. И откуда у меня только силы взялись! Бросился я вдогонку. Бегу через ямы, через трупы, ничего не вижу — одна желтая кожа перед глазами мелькает. Француз заметил это, повернул голову, чтобы взглянуть на меня, да споткнулся и упал. Хотел подняться, но я уже стоял над ним.

— Ранец! — заорал я и замахнулся прикладом винтовки.

А он только протянул руки и кричит:

— Анфан! Анфан!..

После я узнал, что это слово значит «ребенок»… С нижней губы у француза капала кровь. И тут он, бедняга, сунул руку за пазуху. «Хочет достать оружие», — подумал я и изо всех сил обрушил на него приклад.

Он даже не охнул. Только глаза широко раскрылись да рука вывалилась из-под гимнастерки. А в руке была зажата какая-то фотография. Попробовал он поднести ее к глазам, посмотреть, но не мог — по телу у него прошла дрожь, и он замер.

Я отбросил винтовку, опустился перед ним на колени и стал его трясти — но кончено дело!.. Я закрыл ему глаза, но почему-то один глаз опять открылся. Я снова его закрыл, а он снова открылся. Смотрит на меня… Я выдернул карточку из его пальцев и поднес к его глазу — пусть глядит на нее. Но глаз уже налился кровью.

Только тогда я взглянул на фотографию. Это был, понимаешь, снимок с его ребеночка… Маленький ребеночек в белом платьице. Стоит на стульчике с гнутой спинкой. Улыбается и протягивает ко мне свои ручонки. А на его лобике — капелька крови с отцовской губы. Я отвернулся — не было сил на него глядеть, потому что и про своего внука я вспомнил…

Михал махнул рукой и замолчал.

Небо развернуло у нас над головами свое звездное знамя, кукуруза шептала о чем-то земном, но я ничего не видел, ничего не слышал. Сидел сгорбившись, в ужасе, подавленный этим страшным рассказом. Вопрос о ранце сверлил мой мозг и стоял комком в горле, но я не смел спросить…

Неужели он действительно его взял? Неужели этот тихий и скромный человек из народа действительно ограбил труп убитого им, убитого, о котором он столько лет жалеет?

Но Михал не дождался моего вопроса — сам признался, и сказал это, как что-то самое обычное:

— Ранец хороший попался. Лучше моего… и кое-какие вещички в нем были. Особенно мне две шерстяные фуфайки пригодились. Я их за войну до дыр сносил!

— Как ты это мог? Как мог? — простонал я, схватившись руками за голову.

Я был очень молод и еще не знал, до какого нелепого озверения может довести человека хищный мир собственников.

— Как я мог? — огрызнулся Михал. — Война!.. Зверское дело!.. Ведь я тебе потому и рассказал, что мне до сих пор страшно. А для тебя это всё шуточки!..

Я услыхал, что он поднялся и пошел к лошадям.

Вскоре тележка снова затарахтела по шоссе, белеющему между темными рядами кукурузы.

Весь остальной путь мы оба молчали. И только когда начали спускаться к Дунаю и солнце блеснуло нам в глаза, Михал опять вспомнил наш ночной разговор.