«Упрямец» и другие рассказы - страница 54

Велко снова затянулся, будто стремясь пропитать дымом каждую жилку своего большого и сильного, как у борца, тела.

Дымок сигареты, окутав его слова, приглушил их…

— Страшно, говоришь?.. Да, друг, не без того…

— Но я вправду ничего не знаю! — полушепотом возразил Илия.

— Погоди, милок, о том и речь. Когда знаешь — это и плохо и хорошо: ведь рано ли, поздно, а конец будет. Терпишь, терпишь, а как станет невмоготу, так оказываешься… предателем. — Он будто выплюнул это слово, чтобы оно не оскверняло рта. — А вот если не знаешь — тут уж никакого конца не будет. Эти твои басни насчет вакцины только расслабляют волю. Мой тебе совет: думай лучше о чем-нибудь другом. Старайся так себя переломать, переработать, чтобы самому стать, как эта вакцина. Вот, скажем, сейчас лежишь ты. Закрой глаза и вообрази, будто тебе кто-то отрезает напрочь палец. Перочинным ножичком отрезает, маленьким, тупым. Он режет, а ты на него глядишь. Сначала кожу разрезал, потом до кости дошел, сустав нащупывает. Больно, очень больно, но ты стискиваешь зубы и терпишь. Вот, попробуй, уставься в одну точку и об одном об этом только и думай. Как отхватит он у тебя полпальца, да как хлынет кровь, ты другой-то рукой зажми… Попробуй… — наставлял Велко парня. — А то можно еще иголки запускать. Только чтоб длинные были. Загоняй себе иглы, куда ни попало. Ничего, быстро привыкнешь. Я по себе знаю. Меня один македонский воевода выучил — царство ему небесное, — прикончили его, сволочи! Разок попробуй, другой, третий, и эта — как ее? вакцина, что ли? — сама собой у тебя в крови образуется. И не придется тебе тогда нюни распускать, точно маленькому. Меня вот смертным боем били, а я — ни звука.

Сплюнув в ладонь, Велко загасил окурок, вытянул ноги, неуклюже, точно медведь, заворочался и повернулся к нам спиной, положив под голову локоть.

— Ложись, Илия, ложись и ты, — потрепал я по плечу притихшего паренька.

Илия устало повернулся и вытянулся на спине.

А время шло…

Впрочем, кто это выдумал, будто время идет? Разве не стоит оно — вечное, непостижимое, и только мы измеряем его то часами, то иной раз звонками ночных трамваев. А когда и трамваи перестанут ходить — ударами собственного сердца. Или этими тяжелыми шагами в коридоре…

Идут… Идут, чтобы увести Илию на ночной допрос.

1933

Перевод М. Михелевич.

В 1833 году несколько телег, переполненных детьми, нехитрым инструментом и скудными пожитками, переправились через Искр около теперешнего городка Червен Бряг, именно там, где река, последним усилием вырвавши свое растерзанное тело из каменных объятий Балкан, начинает равнинный путь к Дунаю, бесстрастная и усталая.

Эти телеги принадлежали беженцам с Балкан из нескольких ботевградских и этропольских деревушек и хижин.

Голод ли, болезнь ли какая-нибудь, или тяжелое житье под турками возле большого орханийского тракта объединило их для этого дружного бегства — никто уже нам не расскажет, и нигде мы не найдем письменных следов.

Так переселяются только муравьи да пчелы.

Одно сберегла народная память:

— Это было не от хорошей жизни!

Действительно, бежали, должно быть, не от хорошей жизни, потому что обоз двигался все дальше и дальше к востоку, углубляясь в непроходимую лесную глушь, и остановился лишь в самом безлюдном, в самом диком, в самом неприступном месте.

Ни сюда, ни отсюда нет ни одной дороги. Многовековые дубы, вязы и грабы так густо сплетают свои ветви, что по ним можно пройти от села до села, не коснувшись ногой земли. Это сказано не для красного словца — здесь, действительно, легче идти поверху, чем продираться по земле между стволами деревьев, через путаницу вьющихся растений, кизильника, терна и орешника, где гнездятся звери и змеи.

Возле покрытого рябью озерка, в усеянной камнями ложбине со множеством лисьих нор, распрягли беженцы телеги и разожгли костры.

Обозный староста Йото Борода достал из-под тряпья в телеге ружье, подсыпал на кремень пороху и выстрелил в небо, словно утверждая право пришельцев на эту лесную пустошь.

Выстрел поднял с приозерных вязов темную тучу тысяч ворон, и какой-то испуганный ребенок прошептал, вероятно первый, название нового поселка: