«Упрямец» и другие рассказы - страница 90
Где-то там, на краю земли, расстилался иной, пленительный и далекий мир — кудрявая синеватая гряда Врачанских гор. Белые облака, вольные воздушные корабли, плыли туда — только они одни могли взобраться в такую высь… Растянувшись на согретой солнцем траве, я как зачарованный следил за медленным, торжественным их ходом…
Солнце спускалось по какой-то невидимой дорожке. После долгой погони оно настигало наконец разомлевшую землю и огненными устами приникало к ее обнаженным плечам.
Томительно-сладостный вечер с нежной улыбкой посылал золотистые облачка прикрыть их брачное ложе.
Что они там увидели, девственно чистые странницы? Отчего так стыдливо зарделись их щеки?
В уже тронутых сумерками лугах птицы пели свадебную песнь солнцу. О том же пели и колокольчики стад и девичьи голоса, доносившиеся со стороны прибрежных ив.
Синий, обагренный золотом деревенский вечер, медные колокольчики бредущего домой стада, далекая песнь девушек — ветер сливал все это в одно дивное созвучие, шевелил мои волосы и пробуждал в душе безотчетное желание влиться в этот хор и рассказать людям неведомыми еще им словами о величественном празднестве Земли и Солнца; о далеких синих мирах, доступных лишь легкокрылым облакам; о переполнявшем меня, в моем одиночестве, стремлении совершить нечто великое и прекрасное, что сделало бы всех людей на свете счастливыми…
Я рылся в карманах, доставал оттуда разрозненные листки и рядом со словами на языке эсперанто и цитатами из Маркса писал стихи об ивах печальных, о струях хрустальных, о поле широком и небе высоком.
Писал до тех пор, пока звезды не принимались потешаться над смешной моей попыткой передать словами ту красоту, то чудо, перед которым замирают от восторга, но о котором никому еще не удавалось рассказать словами.
Однако стоило мне вернуться домой и перечитать написанное, как я тут же рвал свои листки. Как не похоже это было на то, что мне хотелось сказать!
Вместе со стихами гибли и слова эсперанто и цитаты из Маркса, которые я так и не успел запомнить.
Вскоре исключение из гимназии положило начало босяцким моим скитаниям по другим городам и селам.
Мы погрузили свой немудрящий багаж на запряженную волами телегу, и пока возчик увязывал его веревкой, на которой мы обычно развешивали белье, я предпринял последнее свое восхождение на Вершину Воли.
Трава на горе уже пожелтела, так что кучку моих камней можно было различить издалека. Я остановился возле нее, словно у могилы близкого человека, и долго-долго стоял, понурив голову.
И на этот раз не сумел я довести до конца начатое дело — маловато еще камешков, горсти две-три. Хватит ли мне накопленной силы воли на долгую жизнь, что ждет меня впереди?
Я наклонился и подгреб камни плотней друг к другу, чтоб они не затерялись в расщелинах потрескавшейся на солнце земли. Я перебирал их, и каждый камешек был мне так дорог, словно я отрывал его от сердца…
Я сгреб камни в маленький холмик, и он впрямь показался мне надгробным холмом, под которым я похоронил все радости, мечтания, все недопетые песни моего милого детства.
От каждого прикосновения к этим камням меня охватывал трепет. Вдруг внезапная мысль осенила меня.
Стиснув в руке один из камней, я выпрямился и перед родными просторами громко произнес клятву:
— Я всегда буду честным, достойным человеком! Даже все зло этого мира не согнет моей воли. Она всегда будет тверда, как этот кремень!
И я показал свой кремень небу.
С тем же камнем в руке я двинулся в путь. Я решил всегда носить его с собой, всегда чувствовать его в кармане, чтоб никогда не забывать нерушимой этой клятвы.
Камень я давно потерял, но клятву помню.
Перелистывал я как-то на досуге один из номеров издававшегося на болгарском языке немецкого пропагандистского журнала «Сигнал». Номер был целиком посвящен теме «За что мы воюем».
То есть за что воюет гитлеровское зверье. С помощью множества прилизанных фотографий, сопровождаемых восторженными пояснениями, наглядно демонстрировалось, во имя чего немецкие солдаты поливают своей кровью русскую землю.
Одно за другим мелькали у меня перед глазами изображения детских яслей, спортивных площадок, маленьких домиков с палисадниками, красивых костюмов и ботинок, улыбающейся пожилой супружеской четы, нежащейся на лавочке в солнечный день. Словом, представлен был полный набор сцен из райской жизни, какой она рисовалась воображению герра редактора еще в те времена, когда он стоял за прилавком в колбасной своего папаши.