«Упрямец» и другие рассказы - страница 92

Всё показали немецкие редакторы в этом номере «Сигнала». Забыли лишь представить обличье собственника — тот идеал, за который теперь мрут озверелые гитлеровские молодчики.

А как украсила бы обложку тупая физиономия нашей доморощенной поклонницы Гитлера с пачкой платежных квитанций в руке!

Пояснительную надпись вполне бы заменило древнее латинское изречение: Ecce homo![21]

1944

Перевод М. Михелевич.

Ужин пришел к концу.

Хозяин, бывалый охотник, и его гости поднялись из-за празднично накрытого стола и, прихватив с собой недопитые бокалы, удобно устроились в креслах возле пылающего камина.

— Ну… мы слушаем тебя! — с легким недовольством в голосе процедил хозяин, кивнув головою в сторону одного из гостей. — Что ж, расскажи, а мы послушаем, почему это тебе не позволено есть жаркое из зайца!

— Я ведь уже сказал: не то чтоб не позволено, а просто я не могу! — улыбаясь, возразил тот. — Когда вы услышите эту маленькую очень давнюю историю, я уверен, вы простите мне ту невольную обиду, которую я нанес всем за нашей дружеской трапезой.

…И автор в свою очередь выражает робкую уверенность, что вы, дорогие читатели, простите ему старый, изрядно поистершийся от многократного употребления прием, к которому он прибег в начале своего рассказа: как в имении радушного хозяина собралось несколько его высокоблагородных друзей; как, насладившись отличным ужином и расположившись возле горящего камина, они постепенно разговорились; один сказал одно, другой другое, пока, наконец, тот, который все время молчал, «погруженный в свои мысли», вдруг не оживился и не пожелал рассказать одну «давным-давно» случившуюся с ним историю…

Автор вынужден был прибегнуть к этому приему в силу некоторых, так оказать, естественных и общественных обстоятельств.

Прежде всего — отдающая стариной, романтическая обстановка встречи друзей: серебряная декабрьская ночь в глухих заснеженных дебрях Рильского кряжа.

Со всех сторон глубокого ущелья гигантские обледенелые вершины вонзаются в звездную туманность Млечного Пути. А между ними, прицепившись ко дну небесного купола, сияет молодой месяц, изогнутый, как двурогая золотая вешалка. От нее к призрачным вершинам гор тянутся бесчисленные ниспадающие синевато-лучистые гирлянды звезд, торжественно зажженные по случаю какого-то межпланетного вселенского праздника. Небо стряхивает на долину звездную пыль и осыпает ею белые остроконечные шапки сосен. Каждая снежинка мерцает, как светлячок, каждое дерево усыпано тысячами лунных искр — весь лес сверкает в алмазном уборе.

И посреди долины — дворец.

Его запушило снегом, и не разглядишь, действительно ли он старинный, но в эту лунную ночь и он — с ярко освещенными изнутри ледяными цветами на стеклах окон, со светящимся, как вторая, земная луна, электрическим глобусом над аркой ворот — может быть назван, как дворцы в старых рассказах, — и «сказочно красивым» и «волшебно романтичным».

И камин, о котором идет речь, — как все излюбленные писателями старых времен камины; и языки пламени в нем лижут те самые сухие поленья, которые своим тихим потрескиванием всегда располагают к сладкой грусти о том, что было и чего не было.

И кресла возле камина — мягкие, глубокие, податливо принимающие на себя всю тяжесть тела, — кресла для приятного отдыха после сытного ужина, кресла для тихих бесед, меланхолических воспоминаний и молчаливого мечтания.

Но люди, люди! Какие люди сидели в креслах?!

Это были не бароны с голубой кровью, не виконты и помещики, не разъевшиеся фабриканты и банкиры с женами и любовницами, знакомые по старым рассказам; не было здесь и рафинированных интеллигентов — «аристократов духа». Романтическим дворцом, укрывшимся в заснеженной глуши Рилы, овладели теперь совсем другие люди — самые обыкновенные труженики: металлисты с Локомотивного завода, шахтеры из Димитрова, прядильщицы и ткачихи. Была тут даже продавщица из русской секции софийского книжного магазина.

В сущности, для своего класса все обитатели дворца были знатными людьми. Это была избраннейшая трудовая знать: ударники социалистического производства и передовики общественной жизни, люди со здоровой красной кровью, первооснователи будущих славных коммунистических родов. Каждый из них получил право жить в этом дворце не за унаследованное имя деда или деньги отца, а благодаря личному революционному и трудовому подвигу. Продавщица, например, только в этом году отдала в руки покупателей книжного магазина тысячи лучших советских книг, — такой заслугой не мог бы похвалиться ни один барон-разбойник, ни один грабитель-капиталист.