«Упрямец» и другие рассказы - страница 96

Тени уже начали удлиняться. Каждую минуту мог появиться Спиридон, или, как все его звали, «Смерть». Это был один из самых жестоких тюремных надзирателей. Свое прозвище он заслужил не только тупым зверством, но и тем, что лицо его — костистое, с глубокими глазницами — очень смахивало на череп мертвеца.

Вдруг игравшие в «классики» гимназисты что-то крикнули, двое или трое из них бросились к основанию наблюдательной вышки. Побежал туда и Дамян. Подошли и другие любопытные, хотя никто из них еще не знал, что произошло.

Но тут появился Спиридон.

— Заходи! — гаркнул он, подняв руку и звеня связкой ключей.

— Внимание! Товарищи, входите! — крикнул я, чтобы предупредить столпившихся у стены, так как не знал, что они там делают.

Тюремщик почувствовал, что произошло что-то необычное, забеспокоился и побежал к собравшимся у вышки. Но как ни вглядывался он своими глубоко запавшими глазками в каждого, он так и не смог ничего понять. Заключенные стояли смирно — почтительные, как никогда. Некоторые даже улыбались ненавистному надзирателю.

— Заходи! — опять гаркнул он, и все с подчеркнутым послушанием направились к арестантскому помещению.

В тот год камеры в тюремных корпусах были переполнены, а новые арестованные все прибывали и прибывали. В связи с недостатком места, а отчасти и для того, чтобы отделить политических от уголовников, тюремное начальство стало занимать помещения, выстроенные под мастерские.

Нас загнали в большое недостроенное бетонное здание с цементным полом и решетками в неостекленных окнах, предназначавшееся для швейной мастерской. Чтобы всем уместиться, нам пришлось поставить койки вплотную друг к другу. Только посредине был оставлен узенький проход. Спали мы тесно прижавшись друг к другу, в четыре ряда, как селедки в бочке. Тот, чье место было у стены, чтобы добраться до прохода, должен был перескакивать через головы десятков своих товарищей. На койках мы ели, на них заседали, занимались, писали, играли в шахматы, фигуры которых смастерили сами из хлебного мякиша.

Мы снова втиснулись в нашу «бетонку».

Как только Смерть накинул крест-накрест железные накладки на двери и защелкнул тяжелые замки, утихшее на дворе оживление вспыхнуло с еще большей силой.

— Покажи его! Покажи! — послышались возгласы тех, кто знал уже, в чем дело.

Тогда Дамян вскочил на койку и поднял правую руку, почти касаясь ею потолка.

— Фокус-мокус — препаратус! — прокричал он.

И тут раздался общий возглас изумления — Дамян держал за уши зайчонка. Маленького, обыкновеннейшего серого полевого зайчонка с белым пушистым хвостиком.

Зайчонок брыкался задними лапками, а гимназисты визжали до самозабвения. Радостно смеялись и все остальные…

Начались бесконечные предположения и толки, но даже самые опытные конспираторы не могли сказать что-либо определенное по поводу того, откуда и как этот полевой зверек мог попасть в нашу неприступную «могилу».

Стены тюрьмы были высокие и толстые, их фундамент неизвестно на сколько метров уходил в глубь земли. Всюду — гранит и бетон, нигде ни щелки, ни дырочки. Не то что заяц, даже самая крохотная ящерица не могла бы проникнуть сюда.

В конце концов все согласились с объяснением Тодора — оно было самым вероятным из всех высказанных: среди часовых, как ни тщательно их отбирали, всегда находились понятливые ребята, сочувствующие нам. Кто-нибудь из них был в отпуску в деревне. Перед возвращением он случайно поймал в поле зайчонка, а может быть, его дали ему пастухи. Как он спрятал зайчонка и как ему пришло в голову выпустить его именно тогда, когда он был на посту, а мы на прогулке, — знал только он один.

Парень, несомненно, наблюдал сверху за всем происходящим и радовался своей выдумке…

Хороший парень, добрая дружеская шутка…

Трудно объяснить людям, которые не знают, что такое заключение, не знают, что такое быть оторванными на долгие годы от мира, — чем был для узников этот маленький, пугливый длинноухий зайчишка.

Мы встретили его как посланца весны, зеленых полей и свободной жизни, которой были лишены.

Зайчонок, разумеется, сильнее всего взволновал Тодора Медвежатника. Старая, притихшая было охотничья страсть снова в нем вспыхнула. Теперь Тодор уже и в помещении не мог сидеть спокойно. Он, как ребенок, смастерил себе из отломанной ножки койки «ружье» и с ним отправлялся «на охоту»: лазил под койки, выслеживал зайчонка и, наконец, «стрелял», как-то особенно прищелкивая языком и губами.