Упрямица - страница 5

– Вашим неожиданным появлением, падре Сальвадор, вы могли бы напугать любого праведника, а не то что меня, грешного. Что заставило вас блуждать здесь в темноте? Ждете ли вы мгновения, когда моя матушка расстанется с жизнью, и желаете спасти ее от когтей адских гарпий, что, по-моему, вам не удастся? Или мое возвращение лишило вас покоя, и вы приготовили бич Божий, чтобы отхлестать меня?

Белесые, словно ледник, сползающий с гор, глаза священника уставились на дона Лусеро. Ярость, сжигающая падре, не могла растопить этот с годами накопившийся лед.

– Я должен был догадаться, что никакое пребывание вне дома не исправит твой характер. Ты остался таким же бесчувственным и грубым, каким был раньше, дон Лусеро Альварадо.

– Надеюсь, Господь позволит мне остаться таковым до самой кончины, – мрачно усмехнулся хозяин поместья.

– Твой отец уже расплатился за свои прегрешения. Теперь его судит иной, Высший Суд. Твоя мать тоже скоро предстанет перед ним…

Было очевидно, что, по мнению падре Сальвадора, обоим родителям дона Лусеро уготовано место в аду.

– Ты мог бы облегчить ее кончину, выказав ей сочувствие и исполнив некоторые ее желания. Это твой христианский долг, – сказал падре.

– Нечего болтать о Христе, которого я распинал много раз в церквах всех сожженных мною деревень, верных хуаристам. Но о сочувствии к матери, произведшей меня на свет и возненавидевшей свое дитя еще до зачатия, я не хочу слышать. Я был малым ребенком, когда впервые понял…

– Я помню того малого ребенка… – прервал его отец Сальвадор. – Тот ребенок украл из церкви весь запас священного вина и явился на занятия в воскресной школе пьяным…

Собеседник падре не помнил этого эпизода из своего раннего детства, но напоминание о нем развеселило его:

– Это тогда я запустил в твою голову молитвенником?

– Это произошло спустя две недели, – печально произнес падре. – Я был вынужден наказать тебя…

– Да, конечно, помню. Ты схватил меня за горло и тыкал лицом в какую-то вонючую медную чашу…

– В которую бедные прихожане клали заработанные тяжким трудом монеты, а ты их выкрал…

– То же самое сделал наш император Максимилиан, а до этого его покровитель – император французов Наполеон Третий.

– И ты выступаешь на стороне подлого чужеземца?

– А чем ты, бескорыстный святоша, набьешь свое тощее брюхо, если хуаристы отнимут монастырские земли и твои привилегии?

От такого кощунственного заявления у священника перехватило дыхание. Пару минут ему потребовалось, чтобы прийти в себя и понять, что дон Лусеро едко издевается над ним, а следовательно, и над всей католической церковью.

Падре Сальвадор отыскал нужные слова, должные посеять мир между ними:

– Ты хозяин поместья Гран-Сангре. Все твои прегрешения остались в прошлом. Тебе предстоит начать жизнь с белого листа, дон Лусеро Альварадо! – Священник возвышенным голосом так подчеркнул его титул, что сердце Лусеро откликнулось на этот призыв.

И все же его кастильский гонор не позволил ему до конца склониться перед волей падре.

– Незачем мне бесконечно твердить одно и то же. И оставь без своих наставлений мою супругу. Я сам разберусь с нею в положенном нам Богом месте, а именно в кровати, если тебе хочется знать об этом, похотливый святоша…

– Так поторопись… – Вдруг отец Сальвадор сменил проповеднический тон на самый обычный мирской: – Донья Мерседес… обычная женщина, и ей приличествуют те женские слабости, что освящены нашим Господом при церемонии венчания. Она ждет от тебя исполнения супружеских обязанностей и зачатия наследника.

– Ой ли? – развязно воскликнул Лусеро и тотчас понял, что этот тщедушный священник готов запечатлеть на его щеке пощечину, отстаивая честь своей прихожанки, а он, конечно, не сможет ему ответить, вызвав на поединок.

Священник пренебрег его оскорбительным возгласом и продолжил рассказ о жизни доньи Мерседес во время отсутствия супруга. Если судить по его описаниям, она была истинно святой, да еще подняла из руин поместье, подвергшееся нашествию двух враждующих армий.

Лусеро сделал удивленное лицо:

– Моя малышка Мерседес? Вот уж не поверю, что она способна защитить что-либо, кроме своей невинности, скрытой между ног.