«Уродливое детище Версаля» из-за которого произошла Вторая мировая война - страница 55

.

Неестественное польское господство на присоединенных к Польше территориях с непольским населением могло удерживаться только на штыках и только в условиях уродливой версальской системы. Разрушение последней неизбежно влекло за собой и развал тогдашней Польши.

Теоретически можно было допустить, что мудрое управление захваченными территориями, их экономическое и социально-экономическое развитие, уважение официальной Варшавы к национальным, культурным, языковым, религиозным особенностям проживающего на них населения сделает непольские народы союзником Польского государства.

Но ничего подобного не происходило за два десятилетия существования межвоенной Польши. Собственно, сам режим военной диктатуры фашистского по сути толка, установленный в Польше с 1926-го (после переворота, осуществленного Пилсудским), не мог не сказаться и на обращении с нацменьшинствами.

Как отметит по этому поводу Герберт фон Дирксен, «все могло бы сложиться много проще, если бы новорожденное польское государство было здоровой, сильной, хорошо управляемой структурой, каковой, к примеру, вскоре стала Чехословакия… То, что население Польши на 33 % состояло из иностранцев — немцев, русских, украинцев, евреев, литовцев, не прибавляло силы новорожденному государству, но усиливало его подозрительность и стремление притеснять нацменьшинства. Если бы Польша смогла выдвинуть в качестве лидера настоящего государственного мужа с ясным видением перспективы и умеренностью во взгляде — типа Масарика или Кемаль-паши, дела могли бы принять другой оборот. Но у маршала Пилсудского таковые качества отсутствовали… он был романтичным авантюристом, искателем приключений, и сама его натура не позволила ему превратиться в твердого и умеренного национального лидера»[149].

Добавим, что Пилсудский был не просто авантюрист, но откровенный польский шовинист. Ллойд Джордж по адресу польского диктатора высказался словами Джона Морлея (английского ученого и политического деятеля): «нет худшего шовиниста, чем якобинец, ставший шовинистом»[150].

«Поляки, — указывает бывший британский премьер, — нашли себе вождя, который очень хорошо подходил для предъявления требований, основанных не на справедливости, а на силе, и для которого патриотизм был единственным критерием права… вплоть до самой своей смерти этот могущественный человек — был ли он или не был у власти — фактически руководил всей политикой своей страны… С момента, когда он достиг власти, он отдавал все силы своего ума и воли политике территориальной экспансии при помощи оружия»[151].

На таком же «правовом» фундаменте — шовинизме, силе оружия и несправедливости — Польша и защищала результаты своей экспансии.

Впоследствии немецкие нацисты шли к власти на уничижительной критике версальской системы, на призывах к объединению германских земель и разделенного немецкого народа, на лозунгах освобождения немцев, оказавшихся вне Германии и подвергаемых преследованиям по национальному признаку. Это были альфа и омега их пропаганды. И ведь в большинстве случаев — совершенно справедливые! Другое дело, что за ширмой этой пропаганды скрывались не менее (а то и более) неприглядные намерения, чем у той же Польши Пилсудского. Но сути дела это не меняет: основа для нацистской пропаганды в стиле «германский реванш» во многом была создана в т. ч. и Польшей.

Если судить по тенденциям развития межвоенной Польши, то она шаг за шагом шла к введению нацистского режима того же образца, что был установлен Гитлером в третьем рейхе. Поляки просто по времени не успели довести это дело до логического завершения — из-за германского нападения осенью 1939-го. Хотя многое в этом плане им удалось. И только большие жертвы, понесенные Польшей в ходе Второй мировой войны, да тот факт, что поляки оказались на стороне союзников, впоследствии затушевали собственно польский фашизм 20—30-х гг. Потому эта тема и не получила широкого освещения в советской и западной историографии. Обстоятельства «холодной войны», когда и СССР, и Запад боролись за симпатии Польши, способствовали тому, что поляки ушли от ответственности — хотя бы моральной, политической и исторической — за совершенное ими в межвоенный период.