Урок - страница 6

Потрясение я испытал не потому, что передо мной вдруг обнаружилось самое тяжкое и непоправимое из того, что может совершить человек: работая над судебными очерками, я достаточно часто видел убийц в судах и колониях, — а потому что я — именно я — должен был решить, идти ему отбывать наказание или жить дальше с этой тоской.

Воспоминания о великих романах и гениальных художественно-философских исследованиях отнюдь не облегчали моей ответственности, ибо нести или не нести повинную голову туда, откуда возвращаются через тяжкие долгие годы, должен был не литературный герой, а этот сидевший передо мною, мучившийся человек, доверивший мне и тайну, и судьбу.

— Но почему ко мне… ко мне вы явились? — повторял я растерянно.

А он отвечал, не понимая моей растерянности:

— Вы же писатель… писатель…

Мое сознание в то время находилось под безраздельным обаянием известной магической формулы об «инженерах человеческих душ». Инженер — это, конечно, хорошо и почетно, но ситуация не укладывалась в должностной и даже творческий статус инженера, она ломала его.

Мне удалось убедить страшного вечернего посетителя, что он должен решить сам, что ему делать.

Уходя, он поблагодарил меня. Я удивился:

— За что?

— За то, что вы меня выслушали. Я рассказал, теперь будет легче.

Потом из колонии он писал мне: по-мужски твердо, без жалости к себе.

Я не удержался и сочинил (ведь писатель должен писать!) очерк под названием «Убит человек». И, сочинив, понял, что опубликовать его не могу. Я понял, что писатель иногда должен не писать, если хочет оправдать доверие читателя. Чересчур явны и неизбежны в очерке «Убить человека» (он остался, видимо, навсегда в моем архиве) были реалии, нарушавшие тайну исповеди. Даже сейчас, когда человек этот вышел «на волю», я описываю анонимную суть ситуации, получив на то его разрешение…

Рассказывая о становлении не совсем обычных отношений между писателем и читателем, я начал тоже с истории не совсем обычной, экстремальной. Перед тем, как углубиться в истории обычные, «рядовые», когда от писателя ждут не исключительных решений и ответов и не умения держать это в тайне, а иного умения выслушать — и исключительного понимания, я должен уточнить одну важную для меня мысль. Конечно же подобные не традиционно литературные отношения, ломающие стереотип: писатель — пишет, читатель — читает, — существовали, особенно в России, и раньше. В писателе видели учителя жизни, к нему шли за утешением и советом, перед ним открывали душу. Это верно по отношению и к Чехову, и к Горькому, и особенно, разумеется, к Л. Толстому, который нравственную миссию писателя поднял на недосягаемую высоту. Русское имя «писатель» наполнено не одним литературным, но и чисто этическим содержанием, и, может быть, поэтому, когда пишущий (даже хорошо) человек говорит о себе в обыденной речи: «Я писатель», ощущаешь в этом некую нескромность (все равно как если бы женщина замечала мельком, что она хороша собой).

Сегодняшние, не традиционные, то есть не чисто литературные, отношения между читателем и писателем имеют богатейшую традицию, — как и все совершенно новое, совершенно не традиционное.

И в то же время они действительно не традиционные и действительно новые.

Л. Толстой был один на Россию. И шли к нему не потому, что он был писателем, а потому, что был писателем гениальным, и потому, что жажда нравственного усовершенствования человека и жизни была в нем даже сильнее потребности в художническом творчестве. Теперь картина резко изменилась, как изменилась картина мироздания, когда гелиоцентрическая система уступила место сегодняшней, с тысячами солнц, в которой наше — лишь заурядное небесное тело на периферии одной из галактик.

Тысячи писателей в нашем обществе (цифра, показавшаяся бы XIX веку совершенно фантастической) — тысячи «рядовых» солнц — должны по самой логике новых социальных и человеческих отношений освещать и согревать души не одним лишь литературным дарованием, но особым, толстовским пониманием и теплом.

К. С. Станиславский любил говорить, что нет маленьких ролей, есть маленькие артисты. Это можно отнести к новой духовно-нравственной роли писателя. Она бесконечно скромна в сопоставлении с толстовской или горьковской, но выполнить ее надо достойно, чтобы тот, кто тебе доверился, не ощутил твоей «малости», как не ощущают верующие «малости» церкви, даже если она по-сельски невелика, бедна.