Урок кириллицы - страница 6
— Нет пока… — помотал я головой. — Да и сегодня среда ведь, вы разве посты не соблюдаете? — удивился я, вспомнив написанные им православные повести.
— Ну, среда, — покаянно согласился Василий Николаевич. — Ну и что же такого, что среда? Ты, Алексей, запомни: не человек для поста, а пост — для человека… А то мы как-то опять слишком уж буквально, по-европейки ко всему подходим, а русский человек — он ведь всё по-особенному понимает, его душа шире установленных канонов… Да ты давай-то, давай сюда пиво, что ты его в руке держишь, тебе же так неудобно! — он с удовольствием припал к горлышку открытой бутылки и, опорожнив её примерно до половины, захрустел косточками столь опрометчиво отвергнутого мной крылышка.
— Так что же делать, Василий Николаевич? Как жить, чтобы Россия не превратилась в провинцию Европы?
Я взял в руки приготовленную для транспортировки в Кундеры, туго перетянутую веревками, картонную коробку из-под телевизора «Samsung», в которой находились предназначавшиеся для кундерского музея бумаги Горохова, и попробовал её на вес. Писательский архив был откровенно тяжелым.
— Как это, что делать? — замер тем временем с не донесенной до рта курицей Василий Николаевич. — Спасаться надо, Алексей, спасаться. Что мы ещё можем делать в этой жизни? Помнишь, как батюшка Серафим Саровский учил: «Спасись сам — и рядом с тобой тысячи спасутся…»
Куриный жир золотыми каплями блестел в его седой бороде, остановившиеся на мне глаза фанатично горели, и весь он в эту минуту показался мне удивительно похожим на иконописного апостола Павла.
— …Да оставь ты, ради Бога, это пиво! — не сдержавшись, вдруг с сочувствием произнёс он, видя, как я беру во вторую руку пакет с остающимися там бутылками. — Оно же тебе только мешать будет — ни перехватиться поудобнее, ни руку сменить. А так всё посподручней будет ящик тащить — вишь, какой он неадекватный, — и, услышав сорвавшееся с собственных уст чужеземное слово, болезненно поморщился: — Ох, губители, что с русским языком сотворили! Совсем уже нормальных слов не осталось, сплошная иностранщина.
Он встал с места, взял у меня из руки пакет с пивом, поставил его на стол и, вынув новую бутылку, ловко сковырнул с неё обратным концом вилки крышечку.
— Спасаться, спасаться надо, — ещё раз повторил он своим быстрым свистящим полушепотом и, высоко запрокинув голову, так, что стал виден острый, как петушиный клюв, кадык на тонкой шее, забулькал поглощаемым пивом…
Глава Б
…БУКИнистический был почти пуст, только у дальнего прилавка с медицинской литературой читал какой-то журнал с выцветшей обложкой высокий старик в очках с перехваченными на затылке белой резинкой дужками. Я бы, наверное, и не зашел сюда, если бы название магазина не было выполнено старославянской вязью, увидев которую, я сразу вспомнил свою позавчерашнюю встречу с Гороховым и наш с ним разговор о кириллице.
«Погляжу-ка, — решил я, перешагивая порог магазина, — может, и вправду попадется чего-нибудь близкое этой теме…»
Спешить мне было некуда, Фимка почти сразу же после телефонного разговора с невестой умотал в Арзамас, а меня вечером того же дня, практически сразу же после возвращения с гороховской дачи, младший Таракьянц из рук в руки передал своему деду Пифагору.
— …Ну че, пустозвоны? — как-то совершенно внезапно возник вдруг тот посреди квартиры, оборвав своим громким и достаточно молодым голосом звучавшую под гитару песню. — Всё тренькаете, всё ля-ля-лякаете? Были бы хоть песни, как песни, а то ведь, небось, сплошные сексуальные страдания… А?.. — обратился он к гитаристу.
— Ну отчего же, Панкратий Аристархович, — с некоторой долей привычности возразил тот, — есть у нас и песни гражданственного, как вы выражаетесь, звучания. Ну вот хотя бы эта, — он повернулся к своей подружке в черной кофточке и, кивнув ей: «Подпевай», медленно тронул гитарные струны:
— Ну че, дед, нормально? — хохотнул Борька.