Уроки любви - страница 16

– Ну что, понравилось? – жарко и тихо прошептал ей в ухо Жан.

Джанет вздрогнула всем телом, только сейчас почувствовав, что ее футболка стала мокрой от пота, и судорожно кивнула.

– Что это? – взяв себя в руки, через несколько мгновений спросила она.

– В общем-то, ничего особенного, – усмехнулся Жан. – Шуеплаттер.[7] Но мы с Майлом потрудились: моя обработка мелодии, а его – танца. Ну и плюс иная концепция.

Джанет опять кивнула, совершенно не представляя, что же теперь делать. А Милош по-прежнему недвижно лежал на полу, не менее лихорадочно раздумывая над тем же вопросом. Еще в первые мгновения своей бешеной пляски он боковым зрением увидел или, вернее, почувствовал Джанет. И густая горячая кровь застучала у него в мозгу, ослепляя и перехватывая дыхание…

За те два с лишним года, что Милош прожил в Женеве, занимаясь хореографией, он давно перестал быть тем наивным и закомплексованным мальчиком, которым был в давние августовские дни в Кюсснахте. Его юная, по-славянски глубокая душа как губка впитывала в себя все новые впечатления, а гибкий от природы ум постепенно учился ясному и плодотворному анализу. Безусловно, огромная заслуга принадлежала здесь Руфи, которая властной и опытной рукой вела мальчика, отчасти заменившего ей сына. Под ее казавшейся Милошу воистину волшебной проницательностью все вокруг постепенно становилось закономерным и ясным. И мир после столь долгих мытарств обернулся к нему своей гармоничной, светлой стороной. Единственно, что нарушало это прозрачное равновесие, был пол. Та его черная нерассуждающая сила, которая тяжелыми обручами сжимала бедра и красными всполохами плясала в мозгу, сводя на нет все достижения сознания, всю работу души. Руфь, боясь повторить ошибку, совершенную ею с Мэтью, пыталась держать Милоша в более или менее жестких рамках, но, слишком щедро одаренный физически, он ломал их на свой страх и риск.

И никакая изматывающая работа у балетного станка, заставлявшая падать в изнеможении, прибегать к услугам массажистов, ваннам и прочим восстанавливающим средствам, не могла заглушить в нем желания. Он прошел и через дорогих, и через дешевых проституток, через любовь втроем и вчетвером, через дрожащие жалкие тела четырнадцатилетних хихикающих девчонок и через увядающие, истекающие последним соком щедроты пятидесятилетних матрон – словом, через весь тот разврат, который навсегда иссушает большую часть окунувшихся в него. Но славянская гибкость Милоша не позволила ему погрязнуть в этой засасывающей трясине, и сколько раз, зажигая свечку перед старинным образом Нишской Божьей Матери – единственным, что осталось у него от его матери, Марии Навич, – он тихо шептал слова благодарности американке, которая с самого начала открыла ему настоящие чувства и настоящую здоровую плотскую радость. А потом, закрыв каждый раз покрывающееся жарким румянцем лицо, он уже совсем беззвучно благодарил Божью Матерь и за то, что у этой американки есть дочь – золотоволосый ангел, открывший ему двери ноттингемского дома как врата в рай.

Его чувство к Джанет первое время и держалось именно в той форме солнечной радости и умиления, в какой оно пришло к нему в то сказочное Рождество. Но приехав на Касл-Грин через полгода, он увидел уже не бесполого ангела, а девушку, пусть еще совсем не сознающую своей женственной прелести, но от этого вдвое желанную. И эта девушка была его единокровной сестрой! К ужасу перед кровосмешением у Милоша примешивалось еще и чувство собственной черной неблагодарности, которую он, как ему казалось, проявлял по отношению к принявшей его семье Шерфордов-Фоулбартов. А ведь еще была Пат… И скоро те долгие задушевные ночные беседы, которые они с Джанет вели то в Трентоне, то в Ноттингеме, стали для Милоша настоящей пыткой, ибо каждое ее движение – брала ли она на руки маленького Фергуса, протягивала ли ему чашку с чаем или просто проводила расческой по волосам – вызывало у него теперь острое желание. Слава Богу, что девушка по своей неопытности не замечала слишком явного доказательства этого желания…

И Милош снова бросался то в работу, то в похоть, то в молитву, всеми своими поступками наглядно демонстрируя падения и взлеты славянина, описанные еще Достоевским. Но самым ужасным было то, что, будучи мужчиной, очень тонко воспринимающим все телесные флюиды, Милош прекрасно чувствовал, что и Джанет тянется к нему, пусть сама еще не понимая того. И он всеми доступными способами пытался закрыться. Порой ему в голову приходила дикая мысль рассказать все – но не Руфи, а Пат или отцу, однако какая-то сила удерживала его, и все тяжелей и сумрачней становились его бархатно-черные глаза.