Усадьба пастора - страница 8

— Потрясения, думаете вы?

— Нет, не совсем так. Не было ли у нее какой-нибудь сердечной печали? Или, говоря напрямик, — любовной печали?

Пастор готов был обидеться. Неужели доктор мог подумать, что его Ребекка, сердце которой было для него открытой книгой, что она могла бы или хотела бы скрыть горе такого рода от своего отца. Да и, кроме того, Ребекка, конечно, была не из числа тех молодых девушек, головы которых полны романтических любовных грез. И она никогда не расставалась с ним, а как же… «Нет, дорогой доктор! Этот диагноз не принесет вам славы», — заключил пастор, спокойно улыбаясь.

— Что ж, хорошо! — сказал старый доктор и выписал рецепт, который во всяком случае не мог повредить. Он все равно не знал никакого зелья против любовной тоски. Но в глубине души он не сомневался в своем диагнозе.

Визит доктора испугал Ребекку. Она стала еще больше следить за собой и удвоила свои усилия казаться такой же, какой была раньше. Ведь никто не должен был знать о случившемся; о том, что совершенно незнакомый молодой человек держал ее в своих объятиях и целовал ее.

Стоило ей вспомнить об этом, и лицо ее заливала краска. Она умывалась по десять раз в день, но напрасно — чувство чистоты не появлялось.

И что тогда вообще произошло? Не было ли это величайшим позором? Возможно, она теперь не лучше многих несчастных девушек, прегрешение которых приводило ее в содрогание и казалось чем-то непонятным. Ах, если бы она могла спросить у кого-нибудь! Если бы она могла сбросить со своих плеч груз сомнений и неведения, мучивший ее, ясно узнать, как велика ее вина, имеет ли она еще право смотреть своему отцу в глаза или стала величайшей грешницей.

Отец часто спрашивал ее, не может ли она открыть ему, что ее гнетет. Он чувствовал, что их разделила какая-то тайна. Но когда она смотрела в его ясные глаза, в его чистое, светлое лицо, ей казалось невозможным, совершенно невозможным коснуться ужасного, греховного вопроса, — и она только рыдала. Иногда она вспоминала прикосновение мягкой руки фру Хартвиг. Но ведь фру Хартвиг была посторонним человеком и жила так далеко от них. Нет, она должна была вести борьбу одна, совсем одна, и вести ее так, чтобы никто ничего не заметил.

А он — странствовавший по жизни с веселым лицом и печальными думами. Увидит ли она его когда-нибудь? И где бы она могла укрыться, если бы встретила его? Мысль о нем срослась неразрывно с ее сомнениями и болью, но она не испытывала ни горечи, ни ожесточения. Страдания еще крепче привязывали ее к нему, и он всегда присутствовал в ее душе.

Свои повседневные хозяйственные обязанности Ребекка по-прежнему исполняла старательно и усердно. И что бы она ни делала, к этому примешивались, словно мелкие искорки, воспоминания о нем. О нем напоминало бесконечное множество мест в доме и саду. Она встречала его в дверях, где он стоял, когда первый раз заговорил с нею. А на Конгсхоугене — с тех пор она там и не бывала — он обнял ее и стал целовать.

Пастор с тревогой наблюдал за своей дочерью. Но всякий раз, как он вспоминал слова доктора, он недовольно покачивал головой. Он ведь никак не мог предположить, что привычная рука с помощью старых, банальных приемов могла так легко сломать то славное оружие, которым он снабдил свою Ребекку.

Если весна запоздала, то осень зато наступила рано.

Однажды теплым летним вечером полил дождь. Он шел также весь следующий день и с тех пор не прекращался в течение полных одиннадцати дней и ночей, становясь все холоднее и холоднее. Наконец небо прояснилось, но на следующую ночь было четыре градуса мороза.

Листья на кустах и деревьях слиплись от продолжительного дождя, а когда мороз по-своему подсушил их, они начали грудами валиться на землю, стоило только ветру слегка их пошевелить.

Арендатор пастора был в числе немногих, успевших убрать хлеб. Теперь надо было поспешить с обмолотом, пока еще не стала речка. Она бежала, пенясь, внизу в долине, бурая, как кофе, и все люди в усадьбе пастора были заняты у молотилки или перевозили зерно и солому.

На дворе повсюду лежала солома, и ветер, пролетая над домами, хватал соломинки овса, приподнимал их и заставлял плясать, подобно желтым призракам. Это пробовал силы молодой осенний ветер. Лишь зимой, когда легкие у ветра разовьются, он затевает игру с черепицей и печными трубами.