Усадьба «Под буками» - страница 5

— Ну, разве это не прекрасно?! — вскрикнул я с энтузиазмом человека, только что покинувшего туманы улицы Бэкер.

Холмс покачал головой с серьезным видом.

— Знаете, Ватсон, на людях, подобных мне, лежит проклятие: на все смотришь с точки зрение своей специальности, — сказал он. — Вот вы смотрите на эти разбросанные домики и восхищаетесь их красотой. Смотрю я — и единственно, что приходит мне на мысль: как уединенно они стоят и как легко тут совершить преступление.

— Господи! — вскрикнул я. — Ну, кому придет в голову мысль о преступлении, когда смотришь на эти милые, старые жилища?

— Они всегда наполняют мою душу ужасом. Я глубоко верю, Ватсон, на основании опыта, что самые глухие и скверные улицы Лондона не хранят в себе столько ужасных воспоминаний о грехе, сколько улыбающиеся, красивые деревни

— Вы пугаете меня.

— Но ведь это же вполне ясно. В городе общественное мнение может играть роль закона. В самой жалкой улице крик истязуемого ребенка или звук побоев, наносимых каким-нибудь пьяницей, вызывает сострадание или негодование соседей, да и все органы правосудие под рукой, так что всегда можно принести жалобу, и наказание следует за преступлением. Но взгляните на эти маленькие уединенные домики, наполненные, в большинстве случаев, бедными невежественными людьми, не имеющими ни малейшего понятие о законе, подумайте о дьявольски жестоких, ужасных вещах, которые могут совершаться здесь из года в год, и никто не будет ничего знать. Если бы барышня, которая обращается к нам за помощью, жила в Винчестере, я нисколько бы не боялся за нее. Опасность в том, что она живет в пяти милях от города. Однако, ясно, что ничто лично ей не грозит.

— Если она приезжает в Винчестер, чтобы повидаться с нами, то, значит, может и вообще уехать оттуда.

— Очевидно. Она свободна.

— Так в чем же дело? Как объясняете вы это?

— Я придумал семь объяснений известных нам фактов. Которое из них верное — узнаем из новых сведений, которые, без сомнения, ожидают нас. Вот и колокольня собора. Скоро мы услышим, что расскажет нам мисс Гёнтер.

«Черный Лебедь» — известная гостиница на Гайстрите, вблизи станции. Мисс Гёнтер ожидала нас там. Завтрак был приготовлен в отдельной комнате.

— Я так рада, что вы приехали, — сказала она серьезным тоном. — Это чрезвычайно мило со стороны обоих вас. Я, право, не знаю, что мне делать. Ваши советы будут иметь громадное значение.

— Расскажите, пожалуйста, что случилось с вами.

— Непременно. Но мне нужно поторопиться, так как я обещала м-ру Рюкэстлю, что вернусь к трем часам. Я получила от него позволение отправиться в город, хотя он и не подозревает зачем.

— Ну-с, говорите все по порядку, — сказал Холмс, вытягивая к камину свои длинные ноги и приготовившись слушать.

— Во-первых, не могу, по справедливости, сказать, чтобы м-р или м-с Рюкэстль дурно обращались со мной. Но я не понимаю их, и многое тревожит меня.

— Чего вы не понимаете?

— Их поведения. Но я расскажу вам все. Когда я приехала, м-р Рюкэстль встретил меня на станции и отвез меня в экипаже в «Под буками». Местность, как он говорил, действительно красивая, но сам дом некрасив. Это — большое, четырехугольное, квадратное здание, выкрашенное в белую краску, на которой видны пятна от сырости и дурной погоды. Вокруг дома разведен сад; с трех сторон он окружен лесами, с четвертой идет поле, которое спускается к Соутгэмптонской большой дороге, извивающейся ярдах в ста от подъезда. Поле принадлежит м-ру Рюкэстлю, а леса — лорду Соутертону. Группа буков перед домом дала название усадьбе.

Хозяин, любезный как всегда, привез меня и познакомил с женой и ребенком. Наше предположение насчет м-с Рюкэстль оказалось неверным, м-р Холмс. Она вовсе не сумасшедшая. Это — молчаливая, бледная женщина лет тридцати. Она гораздо моложе мужа, которому, по-моему, не менее сорока пяти лет. Из их разговора я узнала, что они женаты около семи лет, что он вдовец, и его единственная дочь от первого брака уехала в Филадельфию. М-р Рюкэстль сказал мне по секрету, что причиной ее отъезда было непобедимое отвращение к мачехе. Так как дочери должно быть не менее двадцати лет, то, понятно, ее положение в доме при молодой мачехе могло быть неприятным.