Ушастый призрак - страница 12

— А когда? — резонно заметила тетка Оксана, — сорок один год отличный возраст, чтобы стать, наконец, взрослым, самостоятельным человеком.

Хозяйка говорила правильные вещи. Вот только я была с ней не согласна. Люди никогда не были равными и чужую ношу никому из нас не поднять. А маму... нужно не воспитывать, а беречь.

— Пойду, — сообщила я, сложив посуду в раковину, — до горы.

— Мобильник-то возьми.

— Есть.

Он, действительно, был. Резервный кнопочный аппарат, купленный за шестьсот рублей, с симкой, зареганой на бомжа. Раз в три месяца я сама кидала на него сотку. Только наличными, только с банкомата, никаких переводов. Интересно, сколько там этих соток? Хотя — нет, вру. Сейчас меня интересовал только один человек. Который купил мне этот мобильник и отдал, втихоря от папы.

Вот он и пригодился.

Он ответил сразу, он ждал этого звонка.

— Как вы? Как Юля?

— Плакала, — отчиталась я, — сейчас спит. Что произошло, Антон?

За три сотни километров отсюда человек, прижавший к уху дорогой айфон, замялся. И мне стало не по себе. Это же, мать его, Багров. Который всегда и во всем уверен, все помнит, понимает и ничего не пускает на самотек.

— Папа жив? — спросила я о главном. И тоже замерла, невольно размышляя — а как я поступлю, если он вдруг сейчас ответит "нет"? Это был... сложный вопрос.

— Да, — отозвался Антон и я выдохнула с невероятным облегчением. — Но поговорить с ним не выйдет, извини.

— Почему? — Спокойно спросила я. Раз папа жив, я буду спокойна. Теперь это вообще не сложно. — Он сильно обжегся?

— Кирюш... — я как наяву увидела, как Багров трет подбородок, узкий и острый, как топорик. — Он почти не пострадал, но сейчас лучше, если все будут думать, что он при смерти. Он в отдельной реанимационной палате, для всего города — лежит в коме.

— Поклянись, — потребовала я.

— Пусть я стану импотентом, если соврал.

Я хмыкнула:

— Смотри, ведь проверю.

— Ки-и-ира... — голос Багрова изменился, неуловимо, но радикально. Сквозь изумление в нем прорезались самцовые нотки, — смотри, поймаю на слове. И... не отпущу, — последние слова он выдохнул так, что меня обожгло и шевельнулось паническое — а не слишком ли вольно я шучу?

— Сначала поймай, — фыркнула я, волевым усилием выбросив из головы лишнее.

Я выяснила, что хотела. Если Багров готов шутить и лепить подкаты, папа точно жив и умирать не собирается. В ближайшие лет тридцать — точно.

— Это была еще одна попытка диалога?

— Как деликатно, — зло отозвался Антон, — да.

— И? Что из под нас хотят? Денег? Услугу?

— Кровь.

Мне показалось, что я не расслышала. Или что-то не так поняла.

— Постой. Ты имеешь в виду... Убить? Папу? Или — всех?

Всех — значит и Соню. И ее еще не рожденного ребенка.

— Нет, Кира. Он говорил буквально. Кровь. Из вены. Хватит пятидесяти миллилитров. Но кровь Паши не пойдет. Сони — тоже. Нужна либо Юлина, либо — твоя. Почему так — я не понимаю. И — кровь сами возьмут. Чтобы исключить подлог. Это было условием.

Я вдохнула. Выдохнула. И оч-чень ровно сказала:

— Ты меня подстрахуешь?

— Спятила? — спросил Багров после почти минуты молчания, — тебе отец что сказал делать?

— Беречь мать. Это и делаю. Слушай, это не анонимные письма, не звонки, не травля в соцсетях. Взрывы и поджоги это голимый криминал, и если кто-то пошел на такое, он серьезен. И не отвяжется. А если он возьмет в оборот маму? Она же на транквилизаторы сядет до конца жизни, если, вообще...

Я не договорила. Антон промолчал. С очевидными вещами спорить трудно. Вообще, очень трудно спорить, если полностью согласен с оппонентом. Пауза затягивалась.

— Ну? — поторопила я.

— А ты-то сможешь? Уверена? — наконец прорезался он.

— Вот, заодно, и узнаем. Так как — подстрахуешь?

Багров грязно выматерился, так, как никогда не позволял себе выражаться при мне. И совершенно другим, сухим тоном ответил:

— Понашевский мне платит за то, чтобы я сдох за вас.

— Очень хорошо. Тогда до созвона, — я сбросила вызов.

Если есть вещи, которые не выношу, так это пафосные мелодрамы про любовь, кровь и смерть за родину. Или за свободу — без разницы. Бесят!

Ведьмы селятся на отшибе. И не для того, чтобы никто не видел, как они голяком через трубу на метле вылетают и "иные богомерзкие вещи творят". Просто тем, кто не похож на других, как правило, нечего делать рядом с другими. Не смешиваются они, как вода и масло. А то, что цена свободы — одиночество, это общее место.