Успеть проститься - страница 10
А между тем увещевания психолога только разъяряли мужика с топором. Слышно было, как он бьет в доме последнее недобитое и орет матюги. Толпа волновалась, десятки глаз, казалось Адаму, обратились к нему с последней надеждой. Восторг в груди почувствовал он, некую вдохновенную легкость во всем теле, и еще бы миг, был уверен Адам, и легко и свободно, как птица, выпущенная на волю, вырвалась бы из него человеческая речь: укрощающая зверей, сдвигающая горы, питающая жизнь.
Адам не успел изречь глаголы жизни. На место происшествия вдруг, шагом Петра Великого, явился Шерстобитов.
— А ну-ка… — отодвинул он от форточки психолога, а милицейскому начальнику сказал: — Спокойно! За дело берется майор Шерстобитов.
В форточку он заорал так, что разнеслось по всей улице:
— Ты, мужик, лучше этим топором яйца себе отруби! А потом повесься!
— Да вы что! — подскочил психолог. — Вы что ему советуете! Вы с ума сошли, капитан!
— Руби яйца, тебе говорю! — гаркнул Шерстобитов. — Что, не получается? Тогда бери веревку.
Мужик с топором, слышно было, затих, внимая. Шерстобитов продолжал в том же смысле, вернее, в бессмыслии, усиливая напор бреда. В окне показалось застыло-смятенное лицо. Топор вылетел в форточку к ногам Шерстобитова, раздался испуганный крик:
— Сдаюсь!
«А мне нечего им сказать. И про духа князя лучше молчать. Все равно никто не поймет, не поверит». Адам закрылся дома. Ему принесли открытку-приглашение гостем на свадьбу; он, любивший всякие праздники, на свадьбу не пошел. «Лучше дома, чем на празднике». В подвале в глиняной баклаге хранилось у него вино, запечатанное несколько лет назад. Адам берег его для особо торжественного случая, но теперь чего же было ждать!
«О море! Тhalassa!» Адам смел воробьиный помет с камня у порога, откупорил вино и сел, чтобы пить, смотреть в таинственные знаки на камне и ждать чуда — песни, которая хлынет горлом, прорвет его немоту. На нем была ярко-красная рубашка с черным галстуком-бабочкой, лицо — он это чувствовал было как у певца, которого он однажды слушал в театре. Певец пел: «О дайте, дайте мне свободу, я свой позор сумею искупить, верну я честь свою и славу».
Вино в баклаге оказалось прокисшим, Адам плохо его засмолил. «Вино хорошо созревает, если хорошо закупорено». Чуда не произошло, Адам молчал. Виясь над баклагой, звенели злые осы. Он пошел в дом, взял книгу Овидия, поэта-изгнанника, жившего, как Адам, в городе на границе со степью, и прочитал в ней: «Carmina proveniunt animo deducta sereno» («Песня рождается в душе во время ясной погоды»). Смутно было на душе у Адама, смутная стояла погода: знойная, с сухим туманом пыли и гари в воздухе. «Почему я не уехал с цыганами? Ничего бы не случилось. Почему не поехал к морю? Каждый год только собираюсь. Почему не уехал черт знает куда: в Европу, в Америку, на остров в океане? Что мне делать в таком проклятом положении?»
Что было делать человеку, оставшемуся дома, не пошедшему на праздник, которому даже по телефону невозможно было поговорить с кем-нибудь? Адам отключил телефон, — он теперь в доме был совершенно бесполезной вещью, — и сел писать письмо. Далекому другу — душа душе- ему единственному он мог объяснить, что с ним произошло. «Мой друг, я убит, разорен, уничтожен. слепой разгул стихии в одно мгновение испепелил все, чему я посвятил жизнь. Я сражен в расцвете сил, media in vita — на середине жизни».
Друг, которому писал Адам, был самый верный друг, друг с детства, но куда он писал, Адам не знал, ибо не виделись они много лет, и след друга потерялся где-то в Сибири, где он искал со своей артелью золото.
«Я владел тремя мировыми языками, весь мир принадлежал мне. Воистину, судьба стекло: блестя, разбивается. А как я пел! Ты, конечно, помнишь, мой друг, как я пел. Какой божественный голос пропал!» Последние дни в доме Адама не слышно было человеческого голоса, и побежали по дому мыши, полетела моль, полезли из всех щелей тараканы. Адам не замечал ожившей вредности, вечных сопутников бедности и несчастья человека, он описывал бедственное положение, в котором вдруг очутился. «Пока человек поет, удача всегда с ним. Мой дар, залог удачи, утрачен». У Адама никогда не было божественного певческого голоса, но теперь ему казалось, что был — этот дар избранных.