Успеть проститься - страница 14

У Воробьева Адам попросил денег взаймы. «Даю каменную бабу в залог», написал он фломастером на каком-то надгробье. Воробьев подумал несколько времени и ответил:

— Нет. Баба вещь неконвертируемая. Кому я ее потом продам? У музея нет денег.

После кладбища Адам пошел по знакомым и приятелям, по тем, у кого водились деньги, кто мог дать работу. Везде его встречали с сочувствием, поили чаем с конфетками или даже кофе с ликером, но денег никто не дал. Работу обещали, однако ее надо было подождать. И везде, прощаясь с ним, жаловались на жизнь, хотя, когда встречали, хвастались успехами в жизни.

«Нет, бедному помогут только бедные. Вернее, которые не богаче меня». По дороге к бедным, или, как он поправился, к равным себе, Адам зашел в церковь. Завлекло его туда пение, которое он услышал в раскрытую дверь. Пели хорошо, грустно. В церкви, там, где продавались свечи, стоял велосипед юродивого Алеши, а сам Алеша пел в хоре, и Адам, услышав его голос, удивился. Алеша был такой человек: зимой и летом он ездил на велосипеде по городу, собирал мусор в мешок и почти всегда бормотал или кричал что-то без начала и конца, иногда со смыслом, иногда без смысла, а еще ругался на людей за то, что они мусорят везде. Для Адама его речи звучали бредом, но вот пел он с разумным чувством, в согласии с хором, и голос у него был твердый, чистый.

Народу в церкви было немного. Было просторно, гулко и высоко. Духом странствия веяло здесь. Огонь свечей вызывал желание петь, и Адаму, утратившему огненный песенный дар, подумалось, что если смотреть и смотреть на этот огонь, то в конце концов запоешь. «Отец, наверное, пел так хорошо, что всю жизнь имел дело с огнем. Огонь! Огонь мне поможет».

— Никто тебе не поможет!

Этот крик был так неожидан и невозможен в гармоничной обстановке храма, что Адам принял его за собственный крик, первый крик безумия, в котором он наконец-таки вырвался из круга немоты.

Это кричала Усатка, баба, страдающая припадками, от которых ее не могли излечить ни врачи, ни священники. Ее корчило и било об пол недалеко от Адама, на губах ее пузырилась пена, из живота ревел низкий, бычий какой-то голос: «Не крестись, не крестись, никто тебе не поможет». Люди в ужасе побежали из церкви.

Уходил Адам из церкви, не чувствуя на улице полуденной жары. Его знобило. «В нехорошую историю ты попал, Адам. Пропащее дело связываться с тем, что превышает человеческие силы и разумение. Ну его… Забыть и не думать».

Пришел Адам домой все-таки не с пустыми руками. Денег ему дал старик Сырцов, друживший еще с его отцом. Он сам окликнул Адама, когда тот проходил мимо его дома, половину которого занимала мастерская. Сырцов был гончар, последний гончар на Верхнем Валу. Они разговаривали в мастерской. Сырцов спросил, что Адам собирается делать теперь, после потери голоса, и предложил неожиданное:

— Смотри, учись. Ремесла у гончара не отнимешь. Работы много. Горшки нужны и цветоводам, и пчеловодам, и хозяйкам, и просто любителям. Кому не нужны горшки, у того нужда в вазах. Многие хотят иметь камин с изразцом.

Сырцов разговаривал, не отрываясь от круга, то и дело срезая новый горшок. Адаму нравилось в мастерской. Здесь было весело, празднично от живого огня в горне, от резмалеванных ваз, от ярких свистулек, от изразцов, на которых цвели сказочные цветы, от красок в горшочках: червени, зелени, белил… Но предложение Сырцова он не принял: «Я — в ученики?! Да он смеется надо мной. Ну нет, я лучше золото князя Славинецкого буду искать. Чем хуже дело всех остальных? Опасное дело? Пропащее дело? Кто знает, может, и так. А может, это единственный случай, шанс, который выпадает раз в жизни и не каждому. Мне открылось, и, значит, именно мне предоставляется возможность найти его золото».

Домой Адам пришел с продуктами, бутылкой красного вина и петухом-корольком. Этого королька продавал на рынке какой-то мальчишка. Петушок понравился Адаму с первого взгляда. Он был маленький, как игрушка, певучий, словно с медным горлышком, и, точно огонь, яркий и быстрый. Адам покрошил ему хлеба, а сам сел с вином за камень.