Успеть проститься - страница 15

Солнце потухало, цвет заката был как цвет вина. Ласточки летали над головой неподвижно сидящего Адама. У них было гнездо в сарайчике. «Пой, и пройдет все на свете!» Адам смотрел на камень, пил вино и продолжал молчать. На весь Верхний Вал кричала матерщинница Катька Синячка, созывающая на ночь своих детей. Послышался дребезжащий голосок астматика Уткина, пением спасающегося от приступов астмы. Проехал на скрипучем велосипеде юродивый Алеша, он громко излагал какую-то чушь. Закричали мальчишки, дразнящие Митю Дикаря. Они всегда, если были в куче, не пропускали Митю равнодушно. Адам вышел за ворота и рыкнул на них. Митя был с козой, которую вел с пустыря. Тут же по улице выгуливала Линду дочка Инессы Павловны. Собачка потянулась обнюхать козу. Издали донесся крик:

— Клара, немедленно домой.

Адам успел сегодня сходить в милицию с сообщением о пропаже Корнея, а с Митей он решил поговорить после, когда вернется голос. Он сел опять за камень. «Пой, и любовь вернется к тебе!» Адам закрыл глаза и положил ладони на камень. Но из камня ему передался только холод. Он открыл глаза. Фонари уже зажглись на улице. Безносая морда каменной бабы, стоящей под яблоней, блестела на свету фонаря, как намазанная жиром. В руке баба держала чашу. Зимой Адам сыпал в чашу корм для птиц, а сейчас вылил из бутылки остатки вина.

Адам вышел на обрыв и посмотрел вдаль, за реку. Там, еще не совсем слившись с темнотой, чернела Старая Могила. Его потянуло туда, на место, где он потерял дар речи.

Курган был недалеко за городом, в получасе ходьбы от реки. Была уже ночь, когда Адам взошел на него. Вылетели охотиться, почуяв свою пору, ночницы — летучие мыши. Исчезла линия горизонта, граница между землей и небом. Исчезли очертания предметов, все растворилось, потонуло в бездонной тьме, в которой метановыми вспышками выныривали из-за степного горба фары машин, одолевающих дорогу. Курган дышал землей, отдающей ночи свое тепло и запахи. Адам сидел на кургане, и ему чудилось, что за спиной у него кто-то есть. Трудно было прогнать это чувство, вообразить, что там ничего нет, одно огромное голое пространство, ночная пустыня. Некое напряжение, чье-то присутствие ощущал Адам, кто-то молчал здесь тяжело. Скиф ли в могиле, удавленники ли, которых, может статься, и закапывали здесь, у могилы, кто-то еще, неизвестный, сам ли Адам, сидящий немым истуканом, чуждый и непонятный самому себе. Молчание было, какое бывает в доме с покойником.

Обвел вокруг себя взглядом Адам. Все, что он видел, — трава могилы, камень у дороги, памятник разбившемуся шоферу, сама дорога, ночная степь, все стыло в мучительном безмолвии, и собственная немота казалась такой же неразрешимой, как немота могил, камней, степи. О чем-то они хотят сказать, о какой-то тайне, которой не ведает человек, хотят изречь, но нет у них голоса. Все вокруг было безголосое, страдающее. Даже в пыли на траве, освещенной луной, планетой молчания, таились несказанная мука и жалость, взывающая: кто взглянет на меня, кто спросит за меня, доколе мне лежать мертвым прахом, где тот огненный ветер, что поднимет все косное и даст ему голос бури!

Глядел на камни, на траву, на пыль еще живой Адам, но что, у кого он мог спросить! Он сам томился тоской, которой нет имени. Адам поднялся и закричал во всю грудную силу. Звук, извергнутый им, был дикий, гулкий, страшный. Он закричал как последний могучий зверь из вымирающего рода, для которого уже нет ни самки, ни соперника, уже не на кого истратить нежность и ярость своей силы. Беспредельное молчание степи и неба было ответом его крику. Велика была немота Адама, велика утрата. «Проклятый горбун! Всего твоего золота недостаточно… Но хотя бы частью ты возместишь мне ущерб. Только вот — с чего начать? Here is the question. Вот в чем вопрос».

«С чего начать? Как практически приступить к делу?» Так Адам стал кладоискателем, увеличил собою число верящих, что в Шумске и окрестностях его захоронено достаточно всяких кладов, надо только искать. И вера эта, следует признать, время от времени подтверждалась какой-нибудь находкой.