Успеть проститься - страница 17

Ворота замка князя были открыты для всех странников, и гонимых гневом небес, и влекомых подвигами ad majorem Dei gloriam — ради вящей Божьей славы. Все находили отдых и приют здесь, на окраине мира, на границе с Диким Полем, пространство которого на карте у женственного иезуита было обозначено: hic sunt leones — тут львы. Тут, во владениях князя, лев мог возлечь с ягненком, тут никто не опасался, что в его вино подмешают яд, тут был рай — место схождения полноты небес с частностью земли, и инок, которому показали в степи древнюю широкую дорогу, не иначе протоптанную слонами войска Александра Македонского — тоже искателя края земли, — не отправился вслед слонам, но остался у князя. Остался и иезуит, но не потому, что в его карете нельзя было достичь Индии, а потому, что здесь, у князя, праздник следовал за праздником, и не было дня, в который Бог благословил бы начало трудного дела.

Праздник следовал за праздником, пиры перемежались охотой в Диком Поле или победной бранью с крымчаками, и даже похороны превращались в праздник. В степи был найден белый каменный гроб, оставшийся, судя по величине, от времен, когда землю населяли богатыри. Князь лег в гроб, и никто бы тогда не сказал, что гроб слишком велик для него. Под музыку, танцы, песни гроб с князем вынесли на улицы Шумска, и он, воскреснув из мертвых, бросал золотые на все стороны, творя чудеса. Поднимались параличные, бежали калеки, прозревали слепые, всех возвращал к жизни блеск и звон золота, все валили за своим князем, смешавшись в одной толпе: монахи, философы, купцы, воины, скоморохи с медведем, кузнечный цех, оружейный, ткацкий, портняжный, книжный, лекарский, золотой, нищий, веселый цех пречистых сестер, весь город праздновал воскрешение из мертвых своего князя.

Когда праздники кончились, когда он одряхлел, прежде чем умереть, его, исчахшего от слишком долгой старости, положили в тот же белый каменный гроб, но теперь за ним, как за преступником, везомым на казнь, тащились лишь зеваки, не ожидающие никакого чуда, воры да нищие. Все в городе знали, что левая, дающая рука князя отсохла еще при жизни.

Князь пережил всех, кто знал его молодым, кто любил его. Он пережил и философа, написавшего книгу о продлении жизни, в которой он призывал следовать правилу: «Ничего слишком» — и умершего от чрезмерности в любви; он пережил и иезуита-андрогина, которые вообще отличаются долгожительством. Князь пережил всех, потому что кровь его была отравлена, охлаждена змеиной кровью. В числе незваных гостей в его замок однажды явился неизвестно откуда маг-чудотворец, который продавал эликсир, составленный из подземных грибов, болотного масла, звездной пыли и крови дракона, древнего змия, крови последнего дракона из обитавших на земле. Маг утверждал, что принявший этот эликсир будет жить столь долго, что доживет до лучших времен — до каких, как известно, обычно никто не доживает — и увидит новую землю, новые небеса и людей, выправивших свои кривые пути. За эликсир маг просил дорогую цену, никто, кроме князя, не мог купить его. Князь купил эликсир не из желания увидеть лучшие времена, а из любопытства ко всему новому. Он выпил его, размешав с вином, и неведомая дотоле тоска вошла в его сердце, он понял, что выпил яд, что он будет теперь всегда думать о смерти.

Магический эликсир продлил дни князя, но на долгом пути жизни он так и не достиг земли обетованной, он заблудился в пустыне своей старости. Умерли все, кого он любил, князь остался один на земле.

В молодости его, бывало, мост замка разоряли за каким-нибудь долгожданным гостем, теперь мост рушили, разбивая также окна в покоях замка, при нашествии холеры или чумы на город, чтобы холере и чуме было видно: в замке уже нет живых людей.

В молодости князь не боялся ничего — ни холеры, ни врагов. Он, утомившись в походе, мог, беспечный, спать в седле — в золотом, княжеском, которое в старости сменил на железное, кощеево, — теперь же он и ночью не знал сна. Не доверяя страже, выходил он на башню, прислушивался, не скачут ли по степи татары, и всякий раз, услышав топот и ржание диких коней, кричал тревогу, хотя бы была и старая луна, при которой татары никогда не пускались в набег, считая благоприятствующей для своих хищных дел новолуние. Но князь вглядывался в ночь глазами бессонной старости, и в лунном свете ему мерещились за рекою не то крымчаки, скачущие на своих коньках как обезьяны на собаках, не то сами духи Дикого Поля, посланцы беззаконного хаоса, возбудители злобы, безумия, мести, сеятели раздора, тяжб, споров, нужды, голода, разрухи. Эти демоны разрушения, водители народов степи, которые искали легкую добычу, а нашли гибель, были голодны и свирепы. Народы, подвластные их воле, исчезли, а они остались, их тенями была наполнена ночная степь, и город был открыт для их вторжения, городские стены были растащены горожанами на дрова и постройки. Стены пали, и в городе, в котором некогда обитали любовь, гостеприимство, вежливость, щедрость, благочестие, доброжелательность, честность, теперь хозяйничали ненависть, измена, алчность, скаредность, зависть, уныние, похотливая старость, лицемерие.