Утренняя повесть - страница 10
Море, настоящее море было сейчас перед нами. Пораженный, я остановился. Борис Костылин налетел на меня, я зашатался на парапете, потерял равновесие.
Денис прикрикнул — сперва на Борьку, потом на меня:
— Раззява, ты же чуть купальный сезон не открыл!
Ерунда. Сбалансировал. А если бы упал, то не в воду, а по другую сторону парапета, на асфальт…
— Пведлагаю пойти в забегаловку! — Фимка соскочил с парапета. Мы за ним.
Недалеко от пристани стоял павильон. Старая обшарпанная вывеска: упоминание о тресте столовых, номер такой-то… Эх, была бы моя воля! Покрасил бы павильон светлой краской, убрал бы эту вывеску с номером. Тут нужна другая. «Лазурь», «Голубая лагуна», — что-нибудь в этом роде. А на стены наклеить фотографии кораблей.
Впрочем, нам и без этого нравится павильон.
Настоящих моряков у нас в городе не было. Мы с ребятами иногда удивлялись. Существует же Днепровская флотилия? Существует. Но она, должно быть, у Киева базируется, или, наоборот, где-то возле Черного моря.
Мы же — как раз посередине.
Правда, невоенных моряков, речников, у нас много. Их называли просто водниками. И магазин в центре так же назывался. Говорили к примеру: «У водников халву дают», «Возле водников керосином торгуют».
Керосин, между прочим, выходит из моды. Разве что для примусов берут. Во всех домах электричество. Но я еще помню большую керосиновую лампу над нашим обеденным столом.
Лампу по вечерам зажигала бабушка, — такая у нее была общественная нагрузка. Я любил смотреть на желтый, неколеблющийся язычок пламени. Он спокойный-спокойный. Но стоит поднести бумажку к верхнему срезу стекла — и сразу же язычок вытягивается. На стекле появляется копоть, а бумажка резко вспыхивает.
Сегодня в павильоне народищу — не протолкаться. И водники — их легко узнать по длинным лакированным козырькам фуражек — и всякие другие… Торжество.
У входа — пустые бочки. Борис вскочил на одну и стал отбивать чечетку. Фимка Соколов взобрался на другую. Но он плясать не умел и только гнулся вправо, влево.
Мы с Денисом подставили спины, Фимка и Борька оседлали нас. Тащили их метров десять. Соколов до того сжал мне горло, что я чуть не задохнулся… Потом мы снова ходили по парапету. Потом знакомый парень нас фотографировал. А потом мы опять вернулись к павильону.
Заказали по большой кружке браги. Когда-то мы пиво тоже попробовали, но оно нам не понравилось: горьковатое. А брага ничего.
Мы стояли, опершись восемью локтями на круглый мраморный столик. Мрамор почему-то всегда холодный. Даже сквозь рукава холодит.
В углу кто-то выгнул меха гармони и запел:
Солнце, как золотой пенек, расщепленный на тонкие лучины, стояло в окне. Стекла были чистые, промытые дождями, — ни пыли, ни черных точек от мух… То поднимая, то ставя на стол пузатые кружки, мы разговаривали. О чем? Неважно о чем. В общем, о пустяках.
Нам здесь было хорошо.
Мы стояли долго. Медленно цедили сквозь зубы бурую брагу.
И в это время в павильон ворвались наши мамы. Трое: моя мама, Фимкина и Бориса. Мы оторопели. Денис, кажется, больше других.
Что же произошло?
Кто-то из знакомых увидел нас возле павильона и доложил маме Соколова. Та молниеносно обежала всех. И началось. «Пока мы здесь сидим, ничего не подозревая, наши дети… Дети? Наши?.. Да-да! Спиваются!»
Все завертелось, закружилось. Повезло лишь Денису: его родителей дома не оказалось.
Легко представить, что поднялось в павильоне номер такой-то. Бить пятнадцатилетних подростков — дело рискованное. Но град упреков, слезы, всхлипы — все обрушилось на нас. Мне некстати подумалось: именно таким бывает горный обвал.
Какие-то дяди пытались заступиться за нас: «Ну, праздник же, товарищи! Ради праздничка!..» Они лишь подлили масла в огонь.
Первым, однако, пришел в себя Денис. Ну, брага, как известно, напиток хмельной. Но в нашем городе она была совершенно безобидной, ей-богу. То ли рецепт такой, то ли жулье в торговой сети завелось, но… сладенький напиток. И только.
Денис подошел к буфету, попросил еще кружку и два стакана. Разлил.
— Попробуйте, пожалуйста, — сказал он мамам.