Утро большого дня - страница 15
— Дельный хозяин... Одобряю!
Заключенный Артемьев с бородавкой над бровью теперь перетаскивал камни. Приказом техрука его сняли с бригадирства.
Он зол был вдвойне — приходилось трудиться на совесть, а, кроме того, попал под начало Хвоща...
Хозяйчик и собственник по натуре, он искренне презирал этого примитивного анархиста и беспутного шатуна.
Штольня раньше была лазейкой, приятной переменой обстановки. А теперь поди-ка! Работай, как на себя!
— А-аа, штольня, штольня, вот ты какая!
Артемьев остро возненавидел ее. Она становилась символом того нового, что разрушило его волчью жизнь!
Подвернулся момент, кулак огляделся и швырнул из-под локтя куском породы... Лампа уцелела, но закачалась. Из гезенка вынырнул Хвощ и, улыбаясь, не торопясь, вылез в штрек.
Артемьев расширил испуганные глаза и отступил. Хвощ подходил с улыбкой. Артемьев двинулся в темный угол, а дальше отступать ему не позволила стенка.
— Так в ударной бригаде работают?
Хвощ приблизил свое страшно смеющееся лицо. Кулак поперхнулся и беззвучно открыл губастый рот.
— Еще только раз, — сказал Хвощ, — тут и зарою!!
Бригады первого штрека приняли на себя тяжелейшую задачу. Завтра сюда подтянутся рельсы и тогда выручай всю штольню! Готовились к этому делу давно, всем коллективом.
— Рискните! — сказал Вильсон Фролову, — благословляю!
— Изломаем старый порядок! — ответил тогда Фролов.
Риск становился особенно острым в такой момент. А многие не понимали сущности дела.
— Устоим! — похвалялись шахтеры из первого штрека.
— Крепкие надо ноги! — сомневались другие.
— Мы не только ногами, и головой!
Сегодня председатель шахткома, добродушный, но всегда озабоченный человек, измучился беспокойством и явился в штрек. Фролов посмотрел на него блуждающими глазами.
— Покажи свой график!
— Нет графика! В уме он, в книжке у каждого из ребят, а такого, стенного, не составлял. Боюсь! Первый опыт. Но мы возьмем, звезды не потушим!
Их обступили, сверкали из темноты огнями. Председатель схватил за рукав ближайшего долговязого парня в шлеме.
— Стой! Рассказывай, что будешь делать!
— Крепить!
— Ты же забойщик?
— Только крепить...
— Кукушкин, ты встанешь за бур?
— Мала беда! Нет! Мое дело разборка...
— Язви его! Собственный забой не бурить! Производительность же, выше...
— Забудь эту песню!
В темноте засмеялись, забелели зубами.
— Фролов, хозяин, ты слышишь? У вас это что, сговор?
— Сговор! — хохотал Кукушкин, — у нас показательный штрек, товарищ! И все мы профессора! И тебя профессором примем! Гони литровку и примем!
Хохот грохнул под сводами.
— Черти вы, — завистливо вздохнул председатель, — уж вы, ребятушки, того... по-новому-то докажете?
— Хозяину намекни, чтоб деньгу припасал. Большие рубли сшибем!
Фролов провожал председателя до выхода и, волнуясь, старался объяснить:
— Кукушкин артист-забойщик. А лучше Степанова кто крепит? Бондарчук по буру отличник, а до этого всех их мешали в кучу! И среднее выводили, все графики строили на среднего. Кунцов не верит в наш первый штрек. И он прав по-своему. При средней работе не выручит штрек! Затухнет звезда...
— А вы...
— А мы убьем обезличку. Каждый из нас проявит себя!
— И это ты придумал?
— Нет, я только учусь. Кукушкин придумал, Кудреватых и еще кое-кто...
— В добрый час, товарищ, смелые города берут!
— Ускорите посадку четвертой лавы?
— О-о! Сейчас же пойду к Кунцову!
Тяжелую ночь провел Кунцов.
Заснуть не удавалось. Он лежал и думал, пока мысль не превращалась в боль. Тогда он вскакивал, зажигал свечу и принимался ходить. От быстрой ходьбы пламя свечи металось, а вместе по стенам металась косматая безобразная тень.
Вспоминать о Марине было всего больней. Пережитое жгло обидой. Он ходил и курил, садился и вскакивал и все разговаривал сам с собой, топорща пальцы.
— А все-таки, я не стал смешным. Не сказал ей ни слова!
А сам был уверен.
— Знает! Отвергла...
— Почему? — искрение удивлялся он, — раньше иначе на меня смотрела. Изменился я, что ли? Испортился, стал другим?
Не мог допустить, чтобы так, без причины, отвергли его, Кунцова!
Вспоминался Звягин с его сумасшедшей удачей, с проклятой печью, губившей все.