Увидеть Париж - страница 5
Он заводится — маленькая доисторическая «Сирена». Кажется, что так просто хозяин ее не бросил бы. Все равно что бросать старого преданного пса. Что-то с ним случилось, с хозяином.
Я подгоняю «Сирену» почти вплотную к заглохшей машине. У Крэйга глаза полузакрыты, и он не реагирует, когда я зову.
Кожей я ощущаю, как уходит время.
Я с трудом вытягиваю Крэйга из салона. Сразу перетащить его в машину не получается. Я сажаю его на дорогу, голова бьется о железную дверь. Черт.
— Крэйг!
Ледяные капли падают ему на лицо. Я перетягиваю рану потуже.
— Роберт!
Он что-то мычит.
— Вы же не хотите подохнуть прямо здесь, в этой треклятой тайге, в таком холоде!
У него получается выговорить:
— Н-нет…
— Вот так. Думайте о Челси. Думайте о детях. Как их зовут?
— Сара… И К-келли…
— Очень хорошо, — я наполовину втаскиваю его за заднее сиденье «Сирены». В этот момент трясущийся корпус замолкает.
Ох, нет. Бордель. Нет.
Время уходит.
Я бросаю американца и кидаюсь за руль. Но машина больше не хочет никуда ехать. Крэйг стонет, не стесняясь. Ему, похоже, очень больно.
Сколько жителей в Польше? Уж миллион наберется, наверное. Миллион жителей, а мы с американцем — одни во всем мире, и не докричишься. Кажется, я понимаю, что такое конец света. Больше всего мне не хочется бросать его в этой пурге. Но зачем стараться, если жизнь пригодится ему только в ближайшие два дня? Мне могли бы сказать, что разница очень даже большая. Могли бы сказать о его семье. Я и сам себе это говорил.
Возвращаюсь к нему:
— Роберт! Мне нужно найти другую машину. Слышите?
Он давится своей болью. Ему не до меня.
Я полностью затаскиваю его на сиденье, на чье-то брошенное тряпье.
— А собака? У вас ведь должна быть собака? Как ее зовут?
Крэйг бормочет что-то — не то «Слаппи», не то «Флаффи».
— Отлично, — шарф стал совсем темным, и в тесном салоне воняет кровью. — Слаппи… Сара и Келли… Сара старшая, а Келли — младшенькая, так?
— М-м… — видимо, наоборот.
— Ясно. Знаете, что я вам скажу, Боб? Я думаю, нас надули с этим концом света. Я думаю, все будет хорошо. Скорее всего, наши с вами службы решили припугнуть русских и вывалили мощную дезу. Мы купились, как дети. А у вас дома все спокойно, Сара и Келли спят в своих кроватках…
Я не хочу, чтобы он видел, что я делаю. Хотя он, наверное, знает.
— А Слаппи — на коврике, и никто из них даже не догадывается, что вы решили вот так нагрянуть. Я вам клянусь, Боб, все так и есть. Мы дождемся утра и доедем до аэропорта, и вы увидите наконец семью. Все будет хорошо, Боб…
Его голова слегка дергается. Я убираю пистолет.
— Все будет хорошо, — говорю я в тишину.
Плотно закрываю дверь.
Машин больше нет. Какие-то остовы попадаются вдоль дороги, на них только на тот свет.
Я сделал все, что мог. Просто у меня было больше шансов.
Теперь у меня никого нет. Вместе с Крэйгом умерли Челси, ее дочери и собака Слаппи. Наверное, я последний человек на этой земле.
Сугробы на глазах превращаются в грязь. Я больше не могу идти, но я хочу домой.
Когда он появляется — сказочный дракон из тумана, два горящих глаза, рычание — я глупо бросаюсь на середину шоссе. Все же я везунчик. Водитель трейлера успевает меня заметить. Он ехал на маленькой скорости из-за погоды, смог остановиться.
Открывает дверь, без лишних слов втягивает меня в кабину. От тепла становится все равно, и я закрываю глаза. Уже не помню, куда я шел… и откуда.
— Еду в Бельгию, — объясняет дальнобойщик. — Чем черт не шутит, думаю, попробую добраться. Вам-то куда?
— В первый же город с аэропортом, — куда-то делся голос. Бельгиец. Наверное, мне больше не выпадет шанса рассказать анекдот про бельгийцев.
— На вас кровь, — говорит шофер. — Много.
— А, — говорю я, — Надо же.
В Варшаве аэропорт еще жив, хотя на табло против половины рейсов стоит «Аннулирован». Вот так же на табло у Бога поменяются цифры, и аннулированным объявят наш мир.
То, что здесь творится, адом назвать нельзя, но на чистилище очень даже смахивает. Шум. Визг. Плач.
— Простите — говорит девушка из «Эр Франс», — но я ничего не могу сделать, всем нужно в Париж, насколько я знаю, это последний рейс, и он забит.