Ужасный век. Том I [СИ] - страница 22

Между булыжниками мостовой виднелась кровь. Где-то она собралась в яркие красные лужицы, полнящиеся сгустками, а где-то засохла бурой грязью. Повсюду — кровь любых оттенков: алая, тёмно-красная, почти чёрная.

О телах мятежников никто не заботился — они остались на своих местах, хаотично разбросанные, словно сломанные куклы. Изрубленные алебардами, пронзённые копьями, размазанные строем по мостовой. Один — с развороченным пулей лицом, другой — с вывалившимися на булыжники кишками, кто-то без руки или ноги — кто знает, куда она делась? Все полегли вместе: и простые горожане, и регулярный гарнизон с одинаковым узором на щитах, и аристократы, которые лучше прочих смотрелись даже в смерти.

Ржавый Отряд перемолол здесь сотни человек, пытавшихся удержать уличную баррикаду — теперь частично разобранную, частично горящую. Искры весело кружились в дыму и уходили к небу: Ирма всегда любила следить за ними, сидя у костра. Ей нравился огонь. Увы, сейчас не время любоваться.

Ирма приподняла подол и грациозно привстала на носочки: из-под ещё не остывшего мятежника, попавшегося под ноги, натекла большая красная лужа. Словно ручей перешла.

Оказывается, телега для раненых уже уехала, а вместе с ней — и немалая часть молодых солдат, пока не носящих цветов отряда. Лишь несколько новобранцев охраняли другую повозку — туда сваливали приличные вещи, снятые с убитых. Работало около дюжины женщин. Они держались простого правила: тащи в лагерь всё, что кажется хоть немного ценным — потом разберёмся.

Гретель, разминая затекшую спину, с хищным прищуром глядела на высокие купола храмов и величественный дворец — те стояли на возвышенности, потому были видны хорошо. Из домов на окраине многое вынесли сами жильцы, бегущие под защиту последних укреплений. Хотя что горожанам, что их имуществу всё равно некуда деться из окружённого Фадла.

— Много наших полегло…

— А в лагере ещё половина раненых помрёт.

Гретель произнесла это так, словно скорее велела подруге не ныть.

— Жаль Флори. Густав погиб…

— Густав? Жаль, конечно. Но Флори переживёт. Вот я давно к мужикам не привязываюсь и другим не советую.

Ирма постаралась не перемениться в лице, однако подруга её чувства всё-таки поняла.

— Но не тебе, конечно. Зачем тебе советовать? Особый случай…

— Да перестань ты!.. Ну… чего тут особенного?

Гретель промолчала. Развивать эту тему было совершенно ни к чему, но поговорить с кем-то Ирме очень хотелось. Пришлось подумать, как выкрутиться.

— Вестового всё нет?

Гретель покачала головой.

— Пока без новостей: видать, дворец ещё не взяли.

— Но бой затих.

— Угу, давно не стреляют. Может, просто передышка?

Ирма очень надеялась, что затишье всё-таки означает окончание штурма, а не предвещает новую бурю. Женщинам велели пока не продвигаться дальше, потому как небезопасно — а улица через сотню метров делала резкий поворот. Ничего там не разглядишь.

Гретель поняла, как Ирма взволнована.

— Давай думать о хорошем, подруга? Новые шмотки, новые цацки, вкусное вино. Хотя бы три ночи в нормальной кровати! Не знаю уж, как тебя… но меня этот поход доконал. Толком не отдыхали сколько? Месяц?

Действительно: давненько и нормального лагеря не разбивали. Лишь стоянки на несколько дней, а для обустройства хоть какого-то уюта требуется время. В том состояла главная работа обозных жён: делать походную жизнь хоть немного похожей на нормальную. Наёмники лишены дома, их удел — вечные скитания с войны на войну. А дом значит для человека гораздо больше, нежели полагают те, кто никогда его надолго не покидал.

Под «ржавыми» знамёнами о солдатах заботились. Капитан твердил, что иначе глупо требовать от наёмника большего, чем от обычного бандита. Лордам вечно кажется, будто пехотинец — что-то вроде лошади. А то и хуже, потому как обходится гораздо дешевле.

Но в Ржавом Отряде порядки сложились иные. Ведь и Шеймус, и Ангус, и Рамон Люлья когда-то были простыми солдатами. На поля Великой войны их занесло в отрочестве — а теперь каждый разменял пятый десяток.

Подруги приступили к мрачному занятию — давно, впрочем, не вызывавшему переживаний. Ирма обирать мертвецов привыкла, а куда более опытная Гретель и подавно. В остекленевших глазах мертвецов женщины больше не видели безмолвного укора, столь очевидного поначалу.