В бой роковой... - страница 60

Иван Михайлович чувствовал, что следствие не располагает фактами, и категорически отвергал обвинение. Рындин же подгонял его под свою версию. На столе лежало готовое заключение под заголовком: «Раскрытие военной организации, работавшей на большевиков». В него были включены имена неблагонадежных солдат, замеченных в агитации на фронте и в казармах, — Гулева, Сиригина, Трубина, Власова, Квитко, Сывороткина, Поздеева, а также служивших в военных учреждениях Аншукова, Печинина, Богданова и Каминского. Арест каждого из них в отдельности не произвел бы никакого эффекта. Совсем другое дело, когда он, Рындин, объединит их в одну организацию, во главе которой поставит Пухова и Глазкова, а заодно и Шереметьева (этот пойдет без доказательств, как друг Пухова).

...В тюремной камере Шереметьев зло шепнул Пухову:

— Вот результат твоей любви к этому чтецу. — Видя замешательство друга, прямо спросил: — Неужели и теперь не разобрался, что Бзыкин — провокатор?

Удрученный арестом, Пухов не возражал, хотя и думал, что предать мог и кто-то другой, скажем, из тех солдат, с которыми был связан Глазков. Не верилось, чтобы человек, любящий поэзию, мог пасть так низко. Может, поэтому он облегченно вздохнул, когда в камеру втолкнули избитого Бзыкина. Из глаз его текли слезы, а по щеке — кровь.

Увидел сослуживцев, пустился рассказывать, как били его, требуя выдать сообщников и подтвердить, что и Шереметьев участвовал в деле.

— Мы с тобой передавали! Петра нечего впутывать.

— Вот и я им говорю, а они знай бьют. — Размазывая по лицу кровь, Бзыкин от слезливого топа вдруг перешел на осуждающий: — На солдата-провокатора ты навел меня с листовками. Все он наделал.

Шереметьев отвернулся к окну. Наглость Бзыкина возмущала и Пухова, но в спор он не вступил, надеясь разобраться, от обиды сказаны эти слова или умышленно. Может, и дал бы отповедь, однако новые события отвлекли. В камеру впихнули сначала Глазкова, потом Склепина с Пташкой. Подпольщики сделали вид, что не знают друг друга. Пташка кинулся к военконтролевцам как к друзьям, с вопросами и объяснениями.

Шереметьева расстроил арест Склепина. Неужели Закемовский не предупредил его об опасности?

— Ты ж учиться набору пошел, в чем дело? — спросил он у Пташки, желая выяснить происшедшее.

— С листовкой мы попались, — кивнул он на Склепина.

— Вся моя вина лишь в том, что не успел донести на тебя, подлеца, — грубо бросил Склепин.

И Глазков отразил обвинение Бзыкина:

— Ты ж на виду листовки сунул мне. Лапти плетешь, а концы хоронить не умеешь.

Бзыкин с оскорбленным видом заговорил с Пташкой, то и дело пытаясь вовлечь в разговор других. Улучив удобный момент, Шереметьев шепнул Глазкову: «Оба провокаторы. Передай с кем-нибудь на волю».

Через день Рындин вызвал своих агентов на допрос и обозлился, что ничего путного они из камеры не вынесли. Он спешил. Чего доброго, в это дело влезет Торнхилл и навредит ему.

Через два дня все члены «военной организации» были расстреляны.

Как Рындин и предполагал, после ликвидации придуманных им склада оружия и военной организации авторитет его вырос, что позволило увеличить аппарат военконтроля. Эту проблему решил генерал Марушевский, подключивший свое «народное ополчение» к отделу Рындина. Правда, надзорную службу «ополченцы» несли и раньше, но теперь, как сотрудники отдела, получили большие права: задерживать и доставлять в отдел всех подозрительных. Дежурства они несли только в своих десятидворках, где хорошо знали жителей. Всякое новое лицо брали на заметку или задерживали, зная, что за это никто не накажет, даже если подозреваемый ни в чем не виноват.

Теперь Рындин твердо держал вожжи, натянутые со всех улиц города, со всех учреждений. Наиболее толковых агентов бросил к меньшевикам, считая, что их болтливостью можно воспользоваться при выявлении новых подпольщиков. Уже стало известно, что в губпрофсовете с месяц назад состоялось подпольное собрание, на котором был избран комитет. Надо выявить фамилии комитетчиков.

Не менее важен сигнал Бзыкина из тюрьмы о том, что там мутят воду пленные красноармейцы. Но тут сильно подпортил дело Айронсайд. Он загорелся идеей создать из пленных полк. «Русский солдат великолепен, а офицеры плохи, — развел генерал теорию. — Я дам им английских офицеров, и вы увидите, какие отличные результаты мы получим». Он уже и название будущему полку придумал: Дайеровский, в честь капитана Дайера, который не так давно прибыл из Индии, где успешно подавил восстание в Пенджабе, а погиб на Северной Двине. Марушевский возражал против использования пленных, тем более что их не только на полк — на батальон не хватит, но это не смутило главнокомандующего.