В будущем году — в Иерусалиме - страница 5
При этих словах Лео Розенбах поднялся со своего кресла и заявил тоном, не допускающим возражений:
— Эта, господин Пильник, и никто кроме!
В воскресенье восторженное весеннее солнце одарило совсем уже приунывших горожан неожиданно ярким сиянием, а отставной придворный фотограф лично засвидетельствовал кожевенных дел подмастерью свое глубочайшее почтение.
Тут самое время пояснить одну важную деталь. Сказать, что дед мой был мал ростом, — это не сказать ровным счетом ничего. Он был сущим карликом. По этой причине он носил яловые башмаки с пряжками и на высоченных каблуках, желто-коричневые полосатые брюки из фланели, обтягивающий бархатный камзол и высокий цилиндр. Все это призвано было создавать видимость человека нормального роста. Впрочем, вся эта маскировка мало что меняла в смехотворном облике моего деда, до забавности искажая к тому же манеру его походки, когда он робкими шажками, будто ощупывая земную твердь, вышагивал по узким улочкам рабочего пригорода, в котором размещался утлый домик семейства Вертхаймеров.
Писаная красавица Яна, о которой Симхе Пильник небрежно выразился — «выглядит она недурно», притаившись за тюлевой занавеской, с нетерпеливым волнением наблюдала за поворотом дороги, из-за которого вот-вот должен появиться таинственный соискатель ее верной руки и истосковавшегося сердца.
О нем она знала так же мало, как и ее родители. Пожалуй, единственное: личность он известная — как-никак, придворный фотограф из самого Мюнхена — шутка ли! Что остановился он в самых изысканных и дорогих апартаментах Бристоля и что прибыл он сюда единственно с намерением сочетаться законным браком именно с ней, с барышней Яной Вертхаймер.
Не больше и не меньше.
Сегодня он будет просить ее руки, этот сказочный принц, который, взглянув лишь на ее фотографию, воскликнул: «Эта, господин Пильник, и никто кроме!»
В ее воображении он являл собой, по меньшей мере, Тамино из «Волшебной флейты». Будучи не только прекрасной внешне, но пребывая, к тому же, в крайнем возбуждении от предстоящего события, Яна ждала явления полубога, эдакого Давида, сотворенного Микеланджело.
У евреев говорят так: всякое разочарование — это всего лишь расплата за самообольщение. Если я скажу, что Яну Вертхаймер постигло разочарование, я сильно погрешу против истины. Нет, не разочарована она была, но в высшей степени возмущена, взорвана изнутри, раздавлена — и это еще — мягко говоря! Все ее существо с головой накрыла волна немыслимого отвращения, смешанного с негодованием от одной мысли, что ей, Яне Вертхаймер, кто-то дерзко осмеливается предлагать в избранники нечто подобное!
Она едва разглядела из-за кисеи занавески, как какой-то расфуфыренный недомерок, смешно припадая на обе ноги, — нет, не подошел, — нерешительно подкрался к двери их дома и, оглянувшись по сторонам, еще более нерешительно потянул за шнурок звонка. Он сделал это с такой предупредительной осторожностью, будто сейчас же хотел у всего мира просить прощения за свою неслыханную дерзость. За то, что он вообще осмелился явиться сюда собственной ничтожной персоной, с тем чтобы у его высочества — кожевенных дел подмастерья — просить руки его единственной дочери!
«Карликовый пинчер», — тотчас окрестила его мысленно потенциальная невеста и сейчас же задернула занавеску.
Едкая тошнота подступила к горлу несчастной девушки. Непередаваемая, едва сдерживаемая ярость охватила ее — как вообще, по какому праву ее родители посмели вступить с этим «микроорганизмом» в какие-то семейные сношения!
…И где же наконец этот сказочный принц, этот Тамино, этот мраморный Давид — где они, господи?
Все мечты — вдребезги! Они разом рассыпались, разлетелись…
Еще не придя в себя, Яна пустилась в бегство. Куда? Она не знала. Она была лишь преисполнена решимости любыми средствами избежать встречи с этим крохотным полусуществом. Она немедленно умрет, едва он прикоснется своим поцелуем к ее руке или, упаси господи, к ее губам!
О небо, не дай свершиться такому злу!
От безысходности и отчаяния Яна потеряла голову. Она бросилась бежать в никуда.
Но все то, что произошло дальше, невероятно и непостижимо. Абсолютно. Тем не менее именно так все и было на самом деле.