В чеховском Мелихове - страница 18

Пока портрет был не закончен, Мария Павловна оставляла его в углу, повернув рисунком к стене. Вечером при свете лампады бабка рассматривала свое изображение, вздыхала и улыбалась:

— Ох-ох-ох-ох... Грехи наши тяжкие, жизнь наша грешная...

Однажды в сенях раздался стук. Бабка встрепенул ась.

Кто бы мог быть в эту пору?

— Кого бог послал? — спросила она, приоткрывая дверь.

— Маманя, это я, Федор, отвори...

Ноги подогнулись, в ушах зазвенело. В оборванном бродяге с поседевшей бородой трудно было узнать сына.

— Господи, что с тобой сделали? — запричитала мать.

Тише, маманя. Бежал я. Весь белый свет прошел крадучись. Везде есть люди добрые, нигде так не боялся, а дома боюсь, как бы соседи не увидели.

Всю ночь просидели они, притаившись у печи. Федор рассказывал о своей жизни в Сибири, о далеком Тюкалинске, а мать вспоминала деревенские новости.

Новостей было не так уж много, потому что Федор был в курсе событий. За восемь лет сибирской ссылки он умудрился в четвертый раз навестить родную деревню, до которой было больше трех тысяч верст.

Пригнали его в Тюкалу и поселили в Кал-мыковской волости, в степной деревушке, сре-

ди озер и болот. Прожил он с год то в пастухах, то в работниках у мельника, а на вешнего Егория отправился с хозяином на ярмарку в Ишим. А там к пермским купцам нанялся в погонщики.

От Перми своя земля пошла, российская, а все же не ближний свет. Поздней осенью добрался он до Мелихова, изголодавшийся, застуженный, а дома побывать не пришлось. Встретился в Лопасне с кумом, тот угостил в трактире, а с хмельной головы и море по колено. Не домой сразу отправился Федор, а к старосте, укорить хотел, усовестить.

Пришлось сразу опять мерить шагами Владимирскую дорогу, сибирскую землю до проклятого тюкалинского болота. Хорошо запомнилась Федору каторжная дорожка, много советов выслушал он от этапных спутников и ненадолго задержался в ссылке, — весной опять пустился в дальний путь.

— Федор «Хорек» пришел, — со страхом шептали в каждой избе. Напуганный староста и трактирщик вызывали урядников, ходили вооруженными по деревне, устраивали засады. Федор скрывался в лесу, появлялся в деревне ночью, заходя только к верным людям. Иногда бабы оставляли ему за деревней, в заветном месте, хлеба и молока; бери — да ради бога не ходи в деревню.

С первыми морозами, когда и прятаться негде было, Федор приходил в деревню и сам сдавался. А через год вновь разносился слух о появлении Федора «Хорька»...

На этот раз ему повезло, удалось сократить путь, проехать в товарном вагоне от Тюмени до Екатеринбурга. Приход был неожиданным, но неудачным по времени. Прятаться можно было только дома. Небольшую надежду давала новость о назначении другого старосты. Может быть, Григорий Скворцов, которого все звали просто Гришка-шорник, не будет усердствовать в поиске.

До утра все было уже переговорено, а на рассвете вдвоем рассматривали бабкин портрет и по-детски смеялись, что бабка изображена похоже, да еще в красках, совсем как на иконе.

Печка к утру остыла, и Федор стал жаловаться на озноб. Мать решила сходить к Зязи-ну и попросить в долг полбутылки водки. Водка для мужика — лекарство от всех болезней.

— Епифан, что ль, приехал? — полюбопытствовал трактирщик.

— Да нет, себе на растирание, доктор велел,— соврала бабка.

Зязин засомневался, но водку дал.

В полдень приковыляла хромая Долгуша:

— Я к тебе, подружка, проведать, ты, говорят, захворала.

С печки раздался густой, надрывный кашель. Прервав разговоры, Долгуша попятилась к двери и опрометью бросилась к Зязину.

Так закончился четвертый побег Федора Волкова из Сибири.

...Весна 1895 г. сильно запоздала. В середине апреля снегу в полях лежало на полтора аршина. Пруды переполнились вешней водой, а лед еще не поднимался. На пасху домой пришел Епифан с женой.

Но нерадостным было для матери возвращение младшего сына. Зиму он был в лесорубах, неплохо заработал и запил еще с первого дня праздника. Красное лицо с огненнорыжей бородой опухло и потеряло человеческий облик. Поспорив с кем-то в трактире, решив показать свою силу, он на глазах у всех разделся и полез в пруд купаться. Пруд был недалеко от дома. Бабка увидела из окна бегущую к пруду гогочущую толпу, голого Епи-фана и обмерла от стыда. Поспешив к месту происшествия, она палкой загнала домой одуревшего охальника.