В чужой монастырь, или как я хотел убить Оле Нидала. - страница 7

И, хотя тени еще утренние, полуденный жар набирает силу, отбивая охоту выходить из-под навеса. Ничего похожего на нежные оттенки русского утра.

Мы идем завтракать, с любопытством наблюдая местную публику, пока она еще не растворилась среди приезжих. Заметнее всего худощавый испанец лет сорока Хуан, с романским выразительным лицом, кажется, здесь главный. После к нам подходит полная швейцарка лет сорока пяти, образчик стареющей хиппи, она спрашивает, правда ли что мы приехали автостопом с самой России, и издает несколько положенных восклицаний и губоокруглений англосаксонского изумления. Остальные присутствующие не запомнились никак, и вообще показались довольно обычными, в основном, северо– и средне-европейцами. Несмотря на всю мою настороженность (чужая территория!), мне хотелось увидеть в ком-нибудь отзывчивость и доброту, с которой мы встречались по пути через Европу: не получилось.

Я думаю, Маша смотрела на это другими глазами, или ей было все равно, и она с нетерпением ждала встречи со своими ламами, не знаю. Вообще, странная это была поездка, правоверная буддистка и охотник за картинками... Конечно, мы много ругались, и я говорил неприятное.

В частности, потому, что был у меня все же здоровенный зуб на Нидала, назойливо маячившим в моей жизни много лет подряд, ввергшим в надоедливое занудство многих друзей, и, в конце, и подругу. Когда дело дошло до нее, мне показалось, что это перебор, и продолжать отмахиваться от дурацкого наваждения стыдно. Представлялось это так: сгоняю вот на Пхову, посмеюсь над увиденным, и навсегда избавлюсь от необходимости об этом думать, потому что лучшего лекарства, чем смех - не найти.

И еще: путь наш закончился, и осталось недоумение от того, что ехать никуда уже не надо, жалость об утерянном чувстве дороги и растерянность – а дальше-то что?

После завтрака мы поднимаемся по дороге, огибающей гору несколькими змеиными извивами (со множеством каменных завалинок, с которых можно обозревать расширяющуюся и углубляющуюся по мере подъема горную глубину), которая выводит нас на вершину, к ступе. Еще издалека я засмотрелся на встроенную в нишу (такие делают для икон над вратами русских церквей) тханку с изображением какого-то тибетского божества, в ярко-синих тонах, с чашей нектара в руках и пронзительно белыми глазами на коричневом лице. На ступеньках подножия ступы разложены "подношения": апельсины, цветные ленточки и побрякушки.

Несколько человек кружат вокруг ступы, обходя ее по часовой стрелке, скользя пальцами по четкам; на несколько кругов мы присоединяемся к ним; потом я отхожу в сторону, присаживаюсь на скамейку и смотрю на молящихся: полуприкрыв глаза, отменяю европейцев в маечках с шортами, заменяю их на приземистые фигурки в красном и с раскосыми лицами - ну, вот теперь другое дело.

Весь первый день мы слоняемся без дела. Попытка предложить помощь ни к чему не привела, мы поковырялись недолго на кухне и оказались предоставлены прогулкам по окрестным оливковым посадкам – я попробовал зеленый катушек недозрелой маслины и долго не мог избавиться от ее кисло-терпкого привкуса.

Вернувшись, я иду искать место для ночлега, и лезу вверх по склону горы, как раз над поляной, выделенной под палаточный лагерь. Вскоре я нахожу маленькую ровную терраску, хватит места как раз для двух ковриков со спальниками, есть удобная ямка для примуса, и все это под раскидистым деревцем с обширной тенью. Тропинка к ступе слишком далека, и залезать сюда непросто, особенно ночью, но зато – можно облокотиться о дерево и смотреть на линию гор, не видя ни Карма Гена, ни палаточного лагеря внизу. Мы перетаскиваем вещи и расстилаем коврики.

Ночью начинается сильный ветер, бьющийся о нашу гору, треплющий листву над головой и сочащийся в спальники непрерывными струйками холода, мы долго пытаемся зарыться от него вглубь теплой надышанной пещеры спальника, потом не выдерживаем, переворачиваемся ногами к ветру, и тогда только засыпаем спокойно, замерев в спальниках в хрупком равновесии с наружным холодом, таком ненадежном, что страшно пошевелиться чтобы не нарушить его предательской щелью.